Осенними тропами судьбы

И снова сказка закончилась. Ждана пробудилась в лесном доме-заставе, растерянная до слёз. Если бы можно было спать вечно! Проснувшись, она чувствовала себя изгнанной из родных и дорогих сердцу мест, разлучённой с самым близким на свете человеком. Неуютная и холодная явь стала постылой и ненавистной, лишь перед наречённой избранницей Ждана ощущала вину. Пытаясь её загладить, она изливала на Младу потоки ласки и нежности, была предупредительной и заботливой, но небо неодобрительно хмурилось, сосны качали головами, а ветер обрушивался на неё со всей силой порицания. Лето кончилось.

Ночь за ночью Ждана встречалась во сне с Лесиярой, а днём кляла себя за слабость и давала зароки, что это «в последний раз». Увы, сдержать данное себе слово она не могла. Они бродили с княгиней по горам, ловили рыбу, гуляли по лесу, собирали ягоды… Разговаривали, смеялись, и Ждана таяла в тёплых волнах счастья. Но однажды, смежив веки, вместо солнечного утра девушка попала в сумрачный и дождливый вечер. Лес влажно шелестел, дыша сырой прохладой, птиц не было слышно, а княгиня пряталась от дождя под тёмно-зелёными лапами огромной старой ели. Ждана ещё никогда не видела её такой поникшей и усталой. Бросившись к ней, девушка заглянула в любимые глаза, но увидела в них глубокую печаль.

«Что с тобой, государыня?» — пролепетала она.

От взгляда Лесияры она словно провалилась по пояс в ледяное болото.

«Ждана, — вздохнула правительница дочерей Лалады. — Зачем ты приходишь в мои сны? Ты знаешь, что я не могу любить тебя: у меня есть супруга. Да и ты со дня на день станешь женой Млады. У нас с тобою разные дороги, которые на краткое время сблизились, но дальше им суждено разойтись».

Дождь падал Ждане на голову и плечи, струйки стекали по спине, но она была не в силах сдвинуться с места, чтобы найти укрытие. Ноги точно вросли в мокрую землю, а вокруг выросла стена холодной безысходности, о которую билась бабочкой её душа. Крикнула какая-то птица… Звук раскатился тоскливым эхом и растаял, слившись с бесконечным промозглым шелестом дождевых струй.

Захлебнувшись вдохом, она пришла в себя в постели. Начинался новый, невыносимый день. В окно скрёбся дождик, Млада собиралась в дозор. На плечи она накинула кожаный плащ с наголовьем: службу приходилось нести в любую погоду.

…Скинув одежду, Ждана вошла в ледяные струи родника, бившего из скалы. Несколько мгновений она терпела жгучий холод, удерживая в себе колючий, как ёрш, крик, дыша сквозь зубы и содрогаясь всем телом. Быть может, отрезвляющий холод воды прогонит это безумие? Страсти улягутся, душа очистится, тело остынет, сердце встанет на место, и в хрустально-ясной дали Ждана найдёт свою дорожку… Закрыв глаза, она вцепилась пальцами себе в грудь, где горел огонь, выжигавший её изнутри.

«Мать Лалада… Зачем ты послала мне эту любовь? — шептали посиневшие губы девушки. — Она — свыше моих сил. Это больше, чем я могу вынести. Прошу… — судорожный глоток, дрожь плеч, затуманенный взгляд в сурово-непроглядную серость туч. — Прошу, мать Лалада, возьми это назад. Нет у меня сил это нести… Не справляюсь я. Забери, прошу тебя, освободи моё сердце».

Никто не откликнулся, лишь журчали ледяные струи, да тревожно шумели сосны. Ждана вылезла из воды, стуча зубами, и упала на траву. Горькая ягода попалась ей под пальцы, но слёзы были горше.

Сухой жар охватил её лоб ночью, но Младе она не обмолвилась ни словом. Увидеться во сне с Лесиярой не получилось, будто закрылась какая-то дверь. Провалившись в чёрную пустоту, она выбралась в серую осеннюю явь только утром. Чуть полегчало, жар отступил. Ни на что не жалуясь, Ждана собрала Младе обед и проводила её в дозор, лишь немного вздрогнув от испытующего взгляда женщины-кошки.

Домашние дела не ладились. Всё валилось из рук, подгорало, рвалось, разбивалось, а ближе к вечеру начал возвращаться жар. В груди скребло, наружу рвался кашель, ноги подкашивались. Млада вернулась домой, и пришлось подать на стол подгоревший ужин.

«Что это с тобой сегодня, лада? — нахмурилась женщина-кошка. — Не с той ноги встала?»

«Видать, не с той», — попыталась усмехнуться Ждана, и тут кашель всё-таки вырвался из груди, как она ни сдерживала его.

Млада сразу насторожилась. Отодвинув пахнущую горелым кашу, она пощупала лоб девушки.

«Да ты горячая, как уголёк, — сказала она озабоченно. — Ты, похоже, захворала, моя голубка».

Не съеденный (и, к слову, малосъедобный) ужин остался на столе. Млада устроила Ждане раскалённую можжевеловую баню, напоила травяным отваром с мёдом и малиной и уложила на полатях у протопленной печи. Холодные пальцы озноба бегали по телу девушки, но дышать возле пышущей жаром печи было решительно нечем.

«Лежи, не раскрывайся, — сказала Млада, поправляя одеяло. — Надо пропотеть, хворь с потом выйдет».

Ночью Ждана примерно поняла, как чувствует себя рыба в пироге. Горячим тестом на неё навалилась дрёма, а потом она обнаружила себя в сумрачном лесу. Шатаясь от слабости, девушка брела между деревьями, а слёзы на её лице смешивались с дождём.