Ощущение времени

— Вы, знаете, Давид Евгеньевич, я тоже немножко пишу… вот в клубе бываю… интересуюсь литературой… да и по роду службы… ну, вы же человек взрослый… знаете, литература всегда на первом месте в обществе, а в России-то! Ого! «Поэт в России — властитель дум!» Так уж испокон века в нашем обществе… у нас партийная литература.

— Я понял. Вы уполномочены…

— Ну, зачем так официально. Я знаю, как трудно сейчас издаваться…

— Хотите помочь! — съехидничал Додик.

— Хочу, — серьёзно подтвердил собеседник. — Мы же с вами одного примерно возраста. Одно поколение. Хочу вам помочь, а вы мне… так мир устроен, извините…

— И чем же могу быть полезен?

— Ерунда… несколько вопросов… так изредка за бильярдом… в кафе… знаете… Додик почувствовал, что голова наливается кровью и становится тяжёлой.

— Любопытно! Кем же интересуетесь?

— Значит согласны?

— Я этого не говорил, — жестко возразил Додик.

— Так мы не договоримся, Давид Евгеньевич… Вам дорога ваша работа, мне — моя. А таланту защита нужна, поводырь! — Додик увидел, как вдруг вспыхнули его глаза, в них мелькнул азарт охотника. — Это ерунда всё, что талант сам пробьётся! Поверьте… А вот когда перед ним открывают двери! — он смачно растянул это слово и вдруг резко оборвал себя. — А так мы в одни ворота играем.

— Я вообще не играю! — тихо произнёс Додик. — У меня на это ни охоты, ни времени.

— Зря. В нашей команде игроки сильные. Лучше с ними, чем против… и дел-то всего… у вас товарищ есть, Дрейден… — произнёс он без паузы и в том же тоне. Додик уставился в сузившиеся зрачки собеседника. — Вы с ним давно виделись?

— Недавно.

— О чём беседовали? Что обсуждали? Нам всё интересно. — Додик молчал и тупо смотрел в стол. — Сейчас не тридцать седьмой год. Времена другие. Я ж не прошу вас наговаривать на него, но знать, кто чем дышит… может, предостеречь его от неверного шага… сами понимаете.

— Нет. — Додик поднял глаза.

— А вы не спешите отказываться! — уверенно возразил Василий Иванович. — Вот повесть закончили. Печатать надо… в Союз вступать… вы не спешите… подумайте.

— Откуда вам известно про повесть, про Союз?

— Ну, Давид Евгеньевич, вы же умный человек… такие вопросы… я же говорю — не спешите. Подумайте. Я вас тут же буду ждать ровно через неделю. Только о нашем разговоре — никому! Понятно? — У него заходили желваки, но он вовремя спохватился и растянул лицо в улыбке. — До встречи.

Додик лежал на второй полке и тупо смотрел в потолок вагона. Он даже домой не зашёл. Рукопись в сумке, вся имеющаяся наличность тоже… «Кто?» Про Лёньку — это понятно… да он и сам мог проговориться, хотя… ну, когда копались у него дома, — всё же было, как он предсказал, — в записной книжке телефон нашли… но повесть? Про повесть кто знал? Лысый… Иванов… Серый… и Лёнька… всё. Дрейден отпадает… почему? Он вдруг вспыхнул — почему? Почему? Потому что если это возможно — надо повеситься… и всё — нельзя жить, никому не веря… Нельзя? Это ещё вопрос, пожалуй… пожалуй, без ответа… выясняется, писатели недаром владеют пером… они больше всех своих же угробили — писали доносы во всю силу талантов… бумаги и чернил не жалели… нет. Лёнька отпадает. Серый? По-моему, я сошёл с ума! Серый! Да… говорят же, что рак страшен метастазами… Серый… если б не Серый, меня бы давно на свете не было… Серый… он вдруг перелетел в послевоенный голодный год, в пионерский лагерь, где Серый, услышав «Жидовская морда!», брошенное в лицо Додику, неожиданно вырос между ним и толстозадым и краснорожим сыном поварихи, извергшим это, и без предупреждения ловким ударом по шее свалил его с ног. Так они познакомились в пионерском лагере возле палатки 3 отряда… а когда удрали со сбора в лес и набрели на блиндаж, и бруствер над входом обвалился у Додика под ногами… Серый успел дёрнуть его за руку и кинуть на землю. В лесу много таких ловушек осталось… стоило только толкнуть легонько дверь, и… От взрыва тогда повалилось два огромных дерева, а они бежали через чащу что было сил, чтобы их не застали там… всё ведь рядом с лагерем случилось, и на грохот немало людей прибежало.

Додик повернулся на бок и взглянул в окно… лес, лес, подступающий к полотну и, кажется, как щётками, еловыми и сосновыми лапами чистящий стёкла вагона — никакой приметы… где он, сколько ещё ехать…

Серый — нет. Это уже болезнь…