Ошейник Жеводанского зверя

С самых ранних лет я пребывал в убеждении, что надо мною распростерта рука Господа, каковая щедро осыпает меня всяческими милостями, и отец мой лишь поддерживал сию уверенность. Он не раз и не два говорил мне:

 – Антуан, Господь любит тебя и нас.

Правда, после добавлял:

 – Однако именно возлюбленным чадам своим он посылает наиболее тяжкие испытания. Вспомни Спасителя нашего, Иисуса Христа, распятого жертвою во искупление грехов людского племени. Вспомни Петра, забитого камнями. Вспомни святого Себастьяна, казненного язычниками, святую Катерину...

Я помнил. Я любил слушать, как он рассказывает о святых, проникновенно и убежденно, словно бы сам являлся свидетелем великих жертв, ими совершенных. И каюсь, что любил примерять терновые венцы на многогрешную голову свою. За что и был наказан.

Ты, Пьер, верно, не знаешь, но отец наш состоял в ордене Лойолы, премного уважая сего славного деятеля. Он был предан, как требует орден, и телом, и разумом, и духом. И он желал, чтобы я, возлюбленный сын его, тоже стал на сей путь.

Он привел меня к де Моранжа, каковой пусть и выглядит пустым фатом, но на самом деле занимает немалый чин в орденской иерархии, и сами великие генералы прислушиваются к слову его. И граф, единожды заглянув мне в очи, а показалось, что будто и в саму душу, одобрил решение.

 – Отведи его пред очи Спасителя, – сказал он. – И предай сына своего в руки Господни, подобно тому, как сделал сие Авраам.

Я помню благоговение, каковое объяло меня на пороге тайного места, путь в которое начинался на горе Мон-Муше. Путь, спрятанный в расщелине, выводил в каменный коридор, грубый и древний. Он был построен еще тамплиерами, однако пережил создателей своих и ныне служил во славу Божию. Я видел тайные знаки на стенах его, когда их, испещренных трещинами, затянутых плесенью, касалось пламя.

Я видел кости, лежащие прямо на ступенях, и другие, прикованные к стене. Я видел белые плащи, нетленные, как будто крестоносцы еще вчера бросили их тут.

 – Смотри! – говорил отец, спускавшийся следом за мной. – Смотри, как Господь карает нечестивых! Нет им покоя!

И улыбались желтые черепа, и виделись на них мне лица, искаженные ужасною мукой, и слышались голоса, взывающие о милосердии.

Наконец, предо мной стала дверь. Высотой в три человеческих роста, она была сделана из доброго дуба, перетянутого железными полосами. Трижды постучал отец. И трижды произнес:

 – Ad maiorem Dei gloriam!

На третий раз дверь беззвучно отворилась, впуская нас в огромную залу.