Ошибись, милуя

В морозном окне погасло белое лунное сияние, и в спаленку просочился поздний робкий рассвет. Анисья на своей половине хлопнула дверью, загремела ведрами, возле окон проскрипели ее торопливые шаги. Семен очнулся от задумчивости и, вспомнив, что с утра должен идти с управляющим по хозяйству, стал быстро собираться. Уже за столом, запивая ломоть ржаного хлеба молоком, бодро и твердо подумал: «И раньше так бывало: ночные думы отчего-то всегда унылы и ненадежны, хоть не живи. И лучше им не верить. Другое дело утром, на свежую голову. Значит, рассудить надо так: до рождества осталось уж немного. Только и успею осмотреться да пообвыкну чуточку здесь, и тогда все-таки к чему-то готовому привезу ее. И правду говорят, нет добра без худа. Решено, и конец этим мыслям. А теперь за работу. Я не откажусь ни от какого труда, потому что все мои силы пойдут на общую пользу. Даже и не верится, что вечному мученику, русскому мужику, не в мыслях и не на словах, а на практике предложена на ферме новая дорога к свободному труду. Пусть это первое зернышко, но оно прорастет и даст колос. Я сказал вчера Николаю Николаевичу, что лучшего на белом свете я и желать не могу. Пусть это восторг под хмельком, но я и сегодня не отрекусь от своих слов. А управляющий — судить по всему — любит и горит на своем деле. Да и руку, должно быть, имеет твердую. Но кто он в жизни фермы? Кто? Фермер? Хозяин? Надсмотрщик? На чем держатся его интересы? Жалование от земства? Но если оно остается постоянным и он регулярно проедает его, тогда откуда же прибыль и накопления, без которых немыслима человеческая свобода. Человек призван к вечному труду, но не ради только куска хлеба. Нет. Если я сыт и способен к труду, чтобы опять быть сытым, какая разница между мною и скотиной? Я должен собрать и иметь капитал, чтобы от него пахло моим потом, чтобы не кусок хлеба направлял мою жизнь, мои мысли и силы, а интересы моего дела, которое, не угасая, должно переходить из поколения в поколение. Надо узнать, и узнать в первую очередь, — продолжал думать Семен, — как участвуют рабочие в распределении прибылей хозяйства. Могут ли они, проработав здесь определенный срок, вернуться к своему двору, к своему полю и по-настоящему встать на твердые ноги? «Мне самому ничего не надо, — обмолвился вчера Николай Николаевич. — И этими же настроениями я хочу заразить всех работников фермы…» Странное суждение. Однако поживем — увидим».

Шагая в контору по крутому морозцу, дыша свежим утренним воздухом, сладко пахнущим горьковатым дымком березовых дров, Семен чувствовал себя бодрым и полным молодых сил. «Я уже понял, что мы во многом разойдемся с управляющим, зато я знаю теперь свою правду и буду ей верен. Пусть моя правда совсем маленькая, но для меня она дорога как единственная: жить землей и трудом, но не только ради хлеба насущного, а во имя широкого достатка, душевного здоровья и крепости. И любви. Только она соединит людей в едином творчестве. Пусть она властвует… Мне давно уже не было так хорошо, как нынче», — подходя к конторе, заключил свои мысли Семен. То, о чем думал он сегодня все утро, не было для него новостью, но только нынче он ближе прежнего увидел цель своей жизни, потому что осознал потребность и близость той работы, которая всегда манила его.

Когда Семен подошел к конторе, на крыльце ее толпился народ в пимах и полушубках, терпко окуренных самосадом. Он поднялся по ступеням — все умолкли и уступили ему дорогу, кланяясь и здороваясь с ним. В дверях он встретил тех двух девчонок, которые вчера носили солому, — они весело прыснули в рукавички и, смеясь, отвернулись. Ответил им улыбкой и Семен.

Управляющий Николай Николаич Троицкий сидел в кабинете, в своей собачьей дохе нараспашку, папаха его стояла на углу стола — он протягивал к ней руку, но медлил брать, хотя чувствовалось, что весь был на ходу. Перед ним, в стеженой шинели, с шапкой на коленях, сидел маленький сухонький мужичок с утомленными глазами. Впалые щеки у него смуглы, рот закрывается плотно и жестко.

— Все, брат, — сказал Троицкий мужику и, пристукнув кулаком по толстой папке, подвинул ее по столу к мужику: — Бери и впредь считай лучше. А вот и агроном наш, Семен Григорич Огородов. Здравствуй, Семен Григорич. Знакомьтесь, это наш приказчик Сила Ипатыч Корытов.

Сила Корытов поднялся с табурета и, сунув под локоть шапку, поклонился Огородову, но руки из скромности не протянул.

— По всем вопросам, Семен Григорич, к нему, — Троицкий указал на приказчика. — А ты, Ипатыч, передай агроному карты полей, описи почв и весь семенной материал. Не забудь и журнал погоды. Ты его не забросил еще? Чего молчишь?

Корытов переступил с ноги на ногу и откашлялся в кулак:

— Вы же, Николай Николаич, Укосову поручили это дело. Я у него что-то и журнала-то не вижу.

— Ну ладно, ступай.

— А как с телочками, Николай Николаич?

— Съездим в конце недели. Или приспичило?

— Опасение имею, кабы не расторговали.

— Ступай, ступай. Не у них, так в другом месте купим.