Ошибись, милуя

На крыльце появился Николай Николаевич в дохе из густой рыжей собачины, в высокой, из серого барашка, папахе. В модных бурках, ладно по-зимнему одетый и в мягкой бороде, с улыбкой, казался уютно утепленным и добродушным.

— А денек-то, денек, — восторженно объявил он. — И до чего же они хороши, эти тихие морозы. Охотой, говорю, не увлекаешься? М-да, человек ты, гляжу, без слабостей. А я и с ружьишком балуюсь. Зайцев ноне — мало в избы не заскакивают. Все собираюсь на соболя, да собаки доброй нету. А без собаки его не взять. Давай правь за мной. Да тут ехать-то всего ничего. Вон третий дом по левую руку, в белых наличниках. Напротив и моя изба. Сейчас велим Укосову кобылку твою на конный двор, а мы, коли не засидимся, так и по хозяйству еще пройдемся. Тут все под рукой. Да загадывать не станем.

Конторщик Андрей Укосов, в шапке и одной рубахе под жилеткой, уже приплясывал у новых тесовых ворот, видя и поджидая приближающихся гостей.

— Ну и как тут?

— Все уподоблено, Николай Николаич.

— Сейчас Семен Григорич возьмет вещички, а лошадь ты отведешь на конный. Пусть ее приберут. На стол-то Анисья собрала что-нибудь?

— А то как. Укосов взялся — плохо не сделает.

— Хвастун ты, Укосов. Помоги-ка вон Григоричу.

Анисья, розовощекая, небольшого росточка молодуха, в новом голубеньком переднике, встретила гостей на крыльце с улыбками и поклонами. У ней в розовых мочках маленьких ушей под стать ее улыбкам поблескивали серебряные сережки. А в открытых глазах покачивалась тихая устоявшаяся синева.

— Ого, — радостно изумился Николай Николаич, переступив порог, — да у тебя, Анисья, хлебами пахнет. Хлебы пекла, что ли?

— И хлебы и пироги с капустой. На моей-то половине русской печи нету. Теперь, видать, Николай Николаич, отпеклась при новом-то хозяине. А уж печь здесь до чего, скажи, добра. Всякое печево угоит.

— Но вот и хозяин, — представил управляющий Огородова, втащившего в двери свои пожитки. — Прошу любить и все такое. Семен Григорич. Наш новый техник-агроном. Слыхала? Ну вот. Умыться дай нам и все такое. И-эх, люблю, грешным делом, когда свежими-то пирогами пахнет.

— Вот сюда-то вот. И здесь, — приглашала Анисья. — Проходите в комнаты. Не обессудьте только — ведь все наскоро. Андрейка мог бы и пораньше прибежать.

— Ну, есть пироги — обижаться не моги. Так, что ли, Анисья?

— Да уж вы всегда, Николай Николаич, скажете, не знай, как понимать.

Управляющий широко шагнул в большую комнату на три окна, одно — во двор и два — на улицу, оглядел стены, потолок, приложил ладонь к боковине русской печи, которая так и дышала жаром. Анисья не спускала глаз с лиц гостей, желая узнать, все ли по-доброму сделано ею и довольны ли гости ее обиходом. Семен заглянул в дверь маленькой, на одно окно, комнатки, и Анисья поспешила подсказать:

— Тут спаленка. Теплым-то тепла, ровно у христа за пазухой.

— А что, Анисья, — весело спросил управляющий, усаживаясь за стол и потирая руки, — для угрева с дорожки-то не поднесешь?

— Ай мы не крещеные, Николай Николаич. Да только одно словечко, — Анисья с доверительной улыбкой, довольная, кинулась на кухню.

— Вот и обитель твоя, Григорич. Теперь дело за невестой. Погоди, приведет господь, мы и свадебку твою тут отгуляем. Из окон вон Мурза видна. Ах, красавица речка. Особенно весной. Редкая благостынь. Да поживешь — увидишь.

— Я ведь ее, Мурзу эту, с детства знаю, Николай Николаич. Чуть выше, за волоками, наши покосы, межевские.

— Межевские, межевские, — с неторопливой рассудительностью повторил управляющий, оглядывая закуски. — Межевские, мужики ваши, — суровый народ. Но с виду. А доброты — необъятной. У нас, по Каме, нет, у нас мужик глядит куда веселей, зато сам себе на уме. То и на уме, как бы побывать в твоей суме. Большая река, знаете, народ все пришлый, тороватый. Плутов много. Пермяк солены уши.

Пришла Анисья, держа бутылку по-женски, за горлышко в обхват, поставила на стол, достала из нее подмоченную кудельную пробку, понюхала и весело сморщила нос:

— Лютая, Николай Николаич. Из ложки чисто вся выгорает.

— И слава богу. За плохую-то и браться не к чему. А ты с нами компанию поддержишь?

— Да уж куда деться. Только сидеть — увольте. Я вот так: с прибытием вас, Семен Григорич, а вам здоровьичка, — она поклонилась сперва Огородову, потом управляющему и, чтобы угодить им и показать свою лихость, с маху выпила до дна налитый ей граненый стакашек. От крепкой самогонки у ней перехватило дыхание, вся она залилась краской и побежала из комнаты, обмахивая подолом передника вспыхнувшее лицо.

Гости проводили ее с улыбкой и улыбчиво переглянулись.

— Выходит, так, Григорич, с прибытием, — подтвердил Николай Николаич и, найдя в бороде краешком стаканчика свои губы, вместе с ним запрокинул голову.

III

За разговорами засиделись до позднего вечера и знакомство с хозяйством отложили на другой день.