Ошибись, милуя

— Что так? — не понял Троицкий.

— Да в могиле ровно живем. Глухо. Святой праздник минул в погребальной тишине, колокольного звона не удостоены.

— Зато стаканами позвенели вдоволь, — попытался пошутить Троицкий, но Парфен не принял его веселого вызова. Совсем осердился:

— Уж будь оно трою проклято, это винище. Да ненадежно все это затеяно, без церкви-то ежели. Суди-ко сам, поутру на собачий лай крестимся. Ни свадеб, ни крестин — будто где-то на волоку в избушке, — у каждого одна думка: вот кончим лесовать, поедем домой. Живешь здесь, а душа где-то в другом месте.

— Мрачно настроен ты сегодня, Парфен.

— Не собраны мы к одному месту, Николай Николаич. Не призваны. Не значимся. Как связать день со днем, а душу с душой. За парней девки сюда замуж нейдут: у вас-де выморочно. Воду освятить негде. Я всяко живал и ни в чем не помогала мне святая водичка, не шибко я ей верю, но и вреда от ней все-таки малее, чем от водки. Уж вот чему дали вольную-то волюшку.

— Да ты и впрямь, Парфен, не с той ноги встал сегодня, — все еще как бы с усмешкой упрекнул Троицкий и вдруг высказал тревожные, давно наметанные мысли: — В том, что глухо живем, ты, Парфен, бесспорно прав. И не вино — будь оно проклято — укрепит родство людских душ. Школа нужна, Парфен, книга, грамота — культура, словом.

— Церква и школа — одно другому не помеха, Николай Николаич, — там и тут по печатному читают.

— Вот наш агроном, Семен Григорич, в Петербурге служил, учился там, намерен открыть у нас воскресную школу. Уже дело. Книг выпишем. Своих денег не пожалею. Теперь вот с делами немного управимся, спектакль ставить будем. Смотрел в прошлом-то годе? Ну? Понравилось?

— Забавно, ровно бы живые.

— Дак играют-то, Парфен, живые люди.

— Люди-то живые, да говорят не взаправду. Понарошке. Навроде бы как пересмешники, чужое талдычат. А ведь попик-то, придешь в церкву, перекрестит и по имени тебя назовет: будь-де здоров, Парфен. Ты будь здоров, а не кто-нибудь другой. Да коли нет здоровья, его от слов попика не прибавится, а душе все помягчей. Ты куда собрался-то? — у дверей кузницы спросил Постойко управляющего.

— Да вот проводил тебя. Потолковали.

— Мы тебя знаем, ты прост: и поговорить с человеком, и послушать. А церкву не поставишь — разъедемся. Так то и знай. Уж моя баба на што смирна да уступчива, но и она, барин, взбунтовалась, на погорелом-де месте не житье. Не житье и есть.

— Будем думать, Парфен, — пообещал управляющий и пошел обратной дорогой в смятенных мыслях.

Глухое зимнее утро, не сулившее ни особых хлопот, ни тревог, вдруг глубоко расстроило управляющего. Он и раньше чувствовал, что в фермерском поселке идет какая-то убыточная жизнь, людские судьбы в нем складываются вне связи с землей, непрочно. Всякий новый день, не как у пахаря, приходит без ожиданий, без замыслов и заботных намерений, потому что урок, или поденщина, ныне сработана, и какой бы она ни оказалась, но с рук сбыта, а завтра никто не знает, куда пошлют и за что спросят. Не доделанное вчера может остаться забытым, сделанное — бросовым. И выйдет, что день ото дня оторван. Сейчас надо посадить всех на фермерское содержание, чтобы каждый кормился только общественными работами, но есть ли гарантия, что ферма без подворной живности даст всем досыта хлеба и переходный прибыток? «Нет такой гарантии, — определенно ответил Троицкий на свой вопрос — Ферма и без того кругом в долгах и покончить с ними может только при упорном бескорыстном труде каждого: чтобы больше работали и меньше просили. Но, имея вдосталь свое молочко, овощ и мясо, работник прытко не побежит на фермерскую поденщину, и от голодного двора — он тоже не страдник. Но это же заколдованный круг, — нервничая, размышлял Троицкий. — Неужели из него нет выхода? То, что предложил Корытов, может озлобить людей и в корне подорвет большое, так хорошо начатое дело. Но где же выход?

Троицкий впервые задумался над тем, что жизненные цели людей и фермерского хозяйства мало совпадают между собою, не складываются в единую деятельную силу. Значит, при создании новой формы хозяйства не были учтены какие-то слагаемые, и в пути выявилось, что колеса большого, вроде бы крепко увязанного воза пошли вперекос с колеей. Пока не опрокинулась телега, надо остановить ее, выправить, и тогда снова и смело в дорогу.

«Да, да, — согласился Троицкий с планом приказчика Корытова. — Пусть он урежет у них скотину. Хоть как, а надо попробовать выехать из канавы, куда нас затягивает все больше и больше. Поняли бы только они, работники, что это для их же блага. Да и вот еще, поговорю-ка я с агрономом. Сдается мне, что и у него за душой уже накипело».

По заснеженному свертку к дороге от коровника быстро шла Анисья. Чтобы не опередить управляющего, убавила шаг, и на развилке поравнялись. Из пуховой шалки горячо и открыто глядели на мир синие притомленные глаза молодой бабы.

— Приехал твой квартирант, Анисья? Здравствуй-ко.