Ошибись, милуя

— Но что же надо, по-твоему, чтобы не страдало ни то, ни другое?

— Надо, Николай Николаич, пристегнуть народишко к одному месту.

Троицкий свертывал цигарку и слюнявил ее щербатую кромку кончиком языка, но жесткая бумага не намокала, он спокойно высыпал махорку обратно в кисет и, благодушно слушая приказчика, принялся набивать трубку, которую достал из стола. Что бы ни сказал Сила Корытов, управляющий не выйдет из тихого душевного равновесия, потому что твердо верит в свою истину, и никакие корытовские доводы не покачнут его. Пусть выговорится, утра еще много. И Сила Ипатыч, поощряемый вниманием управляющего, решил наконец высказать свое заветное: он быстро возбудился и, как всегда при крупном разговоре, побледнел, а глаза его вспыхнули в злом накале:

— Я знаю, вы не согласны со мной, но, подумавши, нешто я не понимаю, что агроном Огородов резонно делает, что не признает плевой работы. Такая работка и мне поперек души. Я тоже так: сделал плохо — переделай. И переделывай, братец ты мой, без копейки. Без грошика. На своих харчах.

— Ну, исправят, а в другом месте хуже того сделают, — подковырнул Троицкий.

— Верно, Николай Николаич. Ой верно. Фу-ты, жарко-то как натоплено. — Корытов снял свою стеженую шинель и хотел повесить ее, но вспомнил, что вешалка на воротнике давно оторвана, и положил ее на жесткий деревянный диванчик при входе. Сел на прежнее место, ладони по привычке подсунул под ляжки. Плечи у него поднялись, и он приобрел хищную осанку.

— Вы не понимаете, что такое привязать, и спрашиваете? Так, да? Я скажу, это все просто. Надо урезать у них дворовое хозяйство и оставить каждому по коровке да по кабанчику — и все. Ведь до чего дошло: от свиней по деревне проходу не стало. А стадо хозяйское, оно в пять раз превзошло фермерское поголовье. И скот, знаете, все сытый, крупный. От нашего же, фермерского, племени взят. Только наши все хиреют да вырождаются, а у них добреют, как на опаре. А спросите, чем кормится вся эта живность, — ведь пашни-то никто не имеет. Да правдами и неправдами тянут из фермерских запасов. Вернемся опять же к последним, плохо вымолоченным кладям овса. Откуда они взялись? Хотели они того или не хотели, а соломка вышла уедная. Теперь ночами везут ее по дворам. Дарово и сытно.

— Там же сторож. Как его, все забываю?..

— Костя Улыбочка. Да что этот Костя — шкалик поднесут ему, и хоть весь омет увези под его улыбку. Да то, что тянут, Николай Николаич, еще полбеды. Беда сущая в другом: у него по кладовкам да погребам годовые запасы солонины, масла, картофель, овощ всякий свой — плевал он на наши фермерские работы. Ему на ферме заработанные деньги только и нужны на кабак. Ну придет он, скажем, на жнитво или на покос опять же, там машины, он около их пошабашит, отбудет поденщину нога за ногу, и плати ему. Он свое из горла вырвет. А силы свои приберегет для дома, где у него орава кабанов да стадо овечек с коровами. Потом пойдут грибы да ягоды. В самую страду все повально ударятся бить кедровые шишки. Все это утеснить надо. Я так располагаю: нанялся на ферму — будь добр живи фермерскими доходами. А то живет нарасшарагу — одна нога тут, другая там. Ты давай к одному месту, или — или. Живи и знай, что кормит тебя ферма, а не собственное подворье. Тогда он не будет увиливать от общественных работ, не станет прятаться за своего кабанчика. Тогда-то этот мужичок-кедровичок весь, со всей семейкой, будет у меня вот иде, — Корытов выпростал руку из-под ляжки и над столом сжал ее в кулак. — Тогда ему, мужичку, совсем не понадобится шастать ночами возле чужих ометов. Краж и в помине не будет.

— Чудной ты, право, Сила Ипатыч. А я-то о чем пекусь, поймешь ли. — Постукивая гнутым мундштуком трубки по своим белым крупным зубам, Троицкий затомил приказчика молчаливой усмешкой, потом сказал: — Мало работаем с народом, чтобы довести до сознания каждого понимание своего долга и высоких нравственных качеств. Следовательно, наш рабочий должен знать, Сила Ипатыч, — я особо буду об этом заботиться, — должен знать, что он государственный работник, а если он поймет, он перестанет стяжать. Ясно я говорю?

— Оченно даже, Николай Николаич. — Приказчик качнулся из стороны в сторону, уладил руки под ляжками и успокоенно прищурился на управляющего. — Только загвоздка есть, Николай Николаич. Пока он перестанет стяжать, пройдут годы, а обмолачивать-то овес надо сегодня. Не за горами и полевые работы. Да и скот у нас. Убеждать — это, конечно, как вы изволили сказать. Мужик, какой бы он ни был, а он нам родной. Значит, надо ему по-свойски кое в чем дать укорот, чтобы он и сам начал отходить от стяжательства.

— Горяч ты, однако, Сила Ипатыч. Ой горяч. И я чувствую, у тебя что-то уже приготовлено. Давай показывай.

Приказчик достал из своей папочки лист бумаги, близоруко разглядел его, повернул как надо и обеими ладошками расправил на столе перед глазами управляющего: