Ошибись, милуя

— Хороши зверье, а? Хороши. Но и дались нелегко. — Он, двигая тонкими и ловкими руками, горячась и перебивая сам себя, стал рассказывать об охоте: — Подъедем — нету. Подъедем — нету. Птица, сам видишь, громоздкая, но чуткая. Пешего, шельма, за версту чует. Снялись — и ступай дальше. Едем. Дровни скрипят. Это ты, Корытов, дал такие. Скрипят, то и гляди развалятся. Да. Ну, едем. С дровней-то хоть рукой бери, да снег — по брюхо лошади. А в ельнике чуфыркают, будто горячий чай пьют с блюдечка. Так бы, думаешь, и подшиб под блюдечко-то. Да. Ну. Что еще. Боже мой, светать скоро станет. Так и есть. На зеленя выехали, у талого ключа, — земля. Мы вертай, да тем же следом. Чего уж тут, Утро пропало. Я и ружье отложил. Рыбалка, охота, они никогда меня не балуют. Ну ладно, думаю. В другом повезет. Только так-то подумал, а Ефим локтем меня тык. Гляжу, указывает на березу. Ошалеть впору, сидят на вершинках. Штук пять. Подъехали совсем рядышком, вот же, вот — сидят. Косятся на нас, и только. Первым же выстрелом я снял вот этого, — управляющий ногой указал на тетерева с подвернутой головой. — Сорвался он и пошел вниз, а остальные-то сидят. Ефим, не будь плох, по другому. И как видишь, парочку залобанили. Но ведь когда они падали, Григорич, гром шел по лесу. Они падают, и у тебя сердце тоже оборвалось. Нет, такие минуты, Григорич, божье благословение.

Управляющий, переживая приступ восторга, схлестнул ладони крестом, замкнул их худыми, длинными пальцами. Сел на свое место, рассеянно переложил на столе бумаги с места на место. Понемногу успокоился.

В это время в кабинет заглянул писарь Укосов, и Троицкий махнул ему рукой:

— Заходи. Чего ты?

— Рассказываю всем, Николай Николаевич, о вашей охоте. Кто верит, а кто и нет.

— Возьми-ка их и унеси Елизавете Марковне. Да положи на место, чтоб собака не добралась.

— Уж это будьте покойны.

— И ящик забери. Эге, ящик, говорю, туда же. Ну ладно, — управляющий будто призывал кого-то к порядку, громко хлопнул ладонями по столу: — Делу время, потехе час. Мы, Григорич, с господином Корытовым решаем одну весьма щепетильную проблему, и думаем, без твоего совета не обойтись.

— Это что-то срочное?

— Да не то чтобы совсем, однако…

— Я не досчитался на складе восьми мешков ржи, — прервал Огородов управляющего и резко, будто сердясь на него, уточнил: — Это семена, какие привезли из города, от Ларькова.

— А кто принимал?

— Ефим Чугунов, кладовщик.

— Ну и что — он?

— Да говорит, сколь принял, столь и есть.

— Может, не довезли?

— Так вот же копия накладной с росписью Чугунова: доставлено полностью. — Огородов положил на кромку стола потертую бумажку.

— Что это, по-твоему? — обратился Троицкий, беря и показывая приказчику Корытову накладную. — Ведь у Чугунова, сколь помнится, такое уже было?

— Всего не упомнишь, но я разберусь, — Корытов выпростал руки из-под ляжек и, нервничая, пальцами взялся за папочку.

— Разберись-ка, голубчик, и доложи. Час от часу не легче. Разговор-то, пожалуй, одного толка.

— И вообще наблюдаю, Николай Николаич, — по-прежнему хмурясь и не садясь на место, вел свою напряженную мысль Огородов. — Наблюдаю халатность у людей к делу. Нам бы собрать их как-то, поговорить. Впереди весенние работы.

Управляющий перевел вопросительный взгляд с агронома на приказчика, и тот живо отозвался:

— Это можно. Собрать — дело не хитрое. Только сами знаете, Николай Николаич, власти не одобряют, когда народишко гуртуется. Урядника приглашать надо. У нас ведь не общество здесь, Семен Григорич, и не мир, сказать, а сборище. Заединщина. Как заорут — без урядника слова не скажешь. Не дадут. А это вы верно: порядка не знают, работы с них не спрашивай. Только и выглядывают, где что плохо лежит. — Говоря это, приказчик ловко развязал на своей папочке шнурки, раскинул ее на столе и, взяв сверху лист бумаги, подал агроному:

— Вот, не изволите ли ознакомиться.

Огородов взял исписанный чернилами листок и собрался читать, повернувшись удобнее к свету. Приказчик же поспешно подошел к нему со спины и из-за плеча его ткнул в бумагу:

— Нету у людей своего загаду — вот Николай Николаич и хочут по-отцовски, со строгостью. Извиняйте покорно, — и он спрятался на свое место.

Управляющий повертел в руках накладную с росписью Чугунова, озадаченно хмыкнул и протянул ее приказчику, а сказать сказал совсем о другом:

— И скажи ему, чтобы масла принес мне домой. Конопляного.

— Много ли, Николай Николаевич?

— Он знает. А с рожью разберись. И строго разберись. Ну, что скажешь, Григорич? — встретил управляющий взглядом глаза агронома, поднятые от прочитанной им бумаги.

Огородов вернул бумагу приказчику, не говоря ни слова, прошел к вешалке и снял шинель, вернувшись, сел к столу, колени к коленям с приказчиком, который тоже ждал, что скажет Огородов.

— Что-то помалкивает наш агроном, — Троицкий с улыбкой кивнул приказчику на агронома.