Ошибка

Не дала ты сынам счастья, родина-мать,

Все изменилось, в земле они спят.{135}

В комнате было тихо, как в костеле, слышны были только всхлипывания старой майорши. Вдруг бургомистр схватился за голову.

- Извините! Выгляни-ка опять во двор, пан секретарь, - не стоит ли тот под окном...

Секретарь выбежал из комнаты, все гости стали перешептываться. Но во дворе не оказалось никого.

- Ну, теперь я вам спою кое-что строго запрещенное, - объявил кассир.

- Побойся бога, человече! - всполошился бургомистр. - Не губи ты нашей почтенной и столь гостеприимной хозяйки! - Он указал на мою мать.

Но мать беспечно махнула рукой.

- Э, пусть делают, что хотят. Только одно утешение нам и осталось послушать иной раз хорошую песню.

- Вас-то, может, и не тронут, - сказал бургомистр. - Но здесь присутствует его преподобие, он - лицо официальное...

- Я боюсь только одного бога, - буркнул ксендз.

- Наконец, здесь я, бургомистр! И если я пострадаю, кто заменит моим детям отца?

- Ну, ну, бояться нечего, - сказал ксендз. - Никогда я не замечал, чтобы тот подслушивал под окнами.

- Ему нет надобности ходить под окнами - ведь его дом в трех шагах отсюда, - не сдавался расстроенный бургомистр.

- А до почты от его дома только верста и двести саженей, - вставил почтмейстер.

- Так ты хотя бы пой тихонько, не ори во все горло, - сказал бургомистр кассиру.

- Что за выражения, папа! - возмутилась старшая дочь бургомистра. - Ну, можно ли говорить так про это чудное пение?

- Видно, наш пан бургомистр метит уже в уездные начальники, - съязвил кассир. - Не бойтесь, не бойтесь! Если кому суждено пасть жертвой, то прежде всего мне...

- И падешь и падешь! - горячился бургомистр. - Это самый отчаянный революционер во всем городе! - тихо сказал он ксендзу.

Довольный публичным признанием его революционных заслуг, кассир вытянул ноги так, что они казались еще тоньше обычного, и, вперив взор в старшую дочку бургомистра, запел вполголоса:

Бегут разбитые мавров отряды,

Народ их в цепи повязан.

Еще стоит твердыня Гренады,

Но косит Гренаду зараза.

Еще в Альпухаре последние силы

Сплотились вокруг Альманзора...{136}

- Чудесно! - воскликнули хором панны, глядя на вращавшего глазами кассира.

- Кто это сочинил? - с беспокойством осведомился бургомистр.

- Мицкевич, - отвечал кассир.

- Ми-цке-вич?! Ну, уж извините, я ухожу! - Бургомистр ударил себя в грудь. - Мне еще слишком много нужно сделать для родины, и я не хочу сгинуть из-за каких-то стишков.

- А что вы видите опасного в этой песне? - с сердцем спросил ксендз.

- Что? Да вы это знаете не хуже меня, - отрезал бургомистр. - А мотив? Да если бы эту мелодию заиграл военный оркестр, так я бы первый вышел на площадь в алой конфедератке. Да! И пусть бы меня тогда расстреляли, зарубили, растоптали...

- С ума ты сошел, Франек?! - воскликнула жена бургомистра.

- Да, таков уж я! - не слушая ее, кричал раскипятившийся бургомистр. Если, не дай бог, будет война, все наши здешние удальцы разбегутся по углам. А я покажу, на что я способен.

- Полно, Франек! Да ты не в себе, право! - унимала его жена.

- Не беспокойся, я в полном рассудке. И хочу, чтобы все вы знали, до чего я могу дойти, когда меня разозлят! Я - как бомба: пока она лежит спокойно, ее хоть ногой пинай - и ничего. Но стоит искре ее коснуться, и... спасайся, кто может!

Говоря это громко и взволнованно, бургомистр волчком вертелся между стульями. Но, насколько мне помнится, его грозное мужество не произвело на присутствующих никакого впечатления. Ксендз все помахивал рукой около уха, а кассир небрежно бренчал что-то на гитаре, словно в такт выкрикам бургомистра. Только моя мать одобрительно кивала головой, а заплаканная майорша, кажется, задремала под бурный поток его слов.

- Однако, господа, пора и по домам, - сказал почтмейстер. - Десять часов.

- Неужели? - удивился кассир. Для него, когда он пел, время летело незаметно.

Словно в ответ, кукушка на часах прокуковала десять раз. Дамы пришли в ужас, узнав, что уже так поздно, и дружно собрались уходить.

Когда няня уложила меня и погасила свечу, передо мной снова, как на яву, встало все, что происходило в гостиной сегодня вечером: я увидел подвижную фигурку пана бургомистра, и желтые ленты на чепце майорши, и почтмейстера, и секретаря, и всех панн. Гости шумно суетились, разговаривали, пели, а бургомистр пугал их своей отчаянной смелостью, кассир играл на гитаре, все было совсем как в действительности, но с той только разницей, что среди гостей я видел какую-то тень, - должно быть, это был тот человек, кого секретарь тщетно искал во дворе под окном. Я хотел указать на него матери, но не в силах был поднять руку. А тень между тем сновала и сновала по комнате, бесшумная, неуловимая, и никто, кроме меня, не замечал ее.

Потом все исчезло, а когда я открыл глаза, то увидел у печки няню Лукашову, которая, улыбаясь беззубым ртом, говорила:

- Ага, проснулся! Небось уже новые проказы на уме!

Было утро. Я и не заметил, как уснул вчера и проспал всю ночь после веселого вечера.

* * *