Ошибка канцлера

– А я, Федор Николаич, простые сады люблю, чтоб зелень погуще да деревья повыше. Как сумерки настанут, чтоб в аллеях зги не видать, только бы соловьи щелкали. В стриженых-то садах соловьи не живут.

– Это, государыня, верно. Соловей – птица вольная, и воздух ему вольный нужен. Тогда и прилетает и песни поет.

– Здесь, под Звенигородом, и соловьи особенные. Как ни распрекрасно в Петергофе аль в Царском, а все не вьют там гнезд.

– Может, моря, государыня, боятся.

– В Царском-то Селе моря! Да ты бывал ли там, Федор Николаич?

– Нет, государыня, не приходилось. Велика честь – не по мне.

– Что это ты так прибедняешься, хозяин. Из высокого, чай, роду.

– Род родом, государыня, а жить нам по средствам надо – по одежке протягивай ножки. Да мы и не жалуемся, нам и на вотчинном владении хорошо, а уж как вы, ваше величество, посетить изволили, так и вовсе ничего боле не надобно. Осчастливили, государыня, на всю жизнь, в роды и роды.

– Вот и ладно, коли от сердца говоришь, вот и хорошо. А что, Федор Петрович, кавалер-то этот у тебя в гостях – Шувалов, что ли?

– Так точно, государыня, Иван Иванович.

– Сродственником приходится?

– Никак нет. Свойственником стать можно, коли Бог благословит.

– Это как же?

– Намерение у меня на сестрице ихней жениться, да вот не знаю, какое расположение у Ивана Ивановича будет.

– А чего ж за тебя сестру-то не отдать?

– Да много беднее я их.

– Ты беднее?

– Конечно, государыня. Иван Иванович деньгами не обижен и за сестрицей приданое немалое дать намерен, только мне ли, в том я неизвестен.

– Посватать, что ли, Федор Николаич? Да еще от себя тебе на свадьбу приложить, чтоб шурин твой будущий не сомневался.

– Не знаю, как вас, милостивица вы наша, благодарить! По гроб жизни обязан буду, хоть и без того за вас, государыню нашу, живот готов положить.

– Ну зачем уж живот сразу класть. Ты поживи, поживи, хозяин дорогой, жизни порадуйся, с хозяюшкой молодой повеселись, деток роди. Только что-то вроде и с такой свахой сомневаться в чем изволишь? Ну-тка, выкладывай, что на душе-то? Может, невесте нелюб, насильно брать собрался? Вот тогда не помощница я тебе и от слова своего тот же час откажусь.

– Все-то ты, государыня, угадаешь, ровно в сердце глядишь! Иван Иваныч-то и вправду человек особый.

– Царице откажет?

– Как можно! Только...

– Договаривай, договаривай.

– Ученый он очень, на языках скольких как на русском толкует и пишет, книг сколько прочел, с философами французскими в переписке состоит. Ему сам господин Вольтер писал, что изумляется знаниям его, что в таком возрасте быть таких знаний не может, что феномен Иван Иванович. Иван Иванович и в музыке толк знает, другому бы капельмейстеру заезжему поучиться. С учеными людьми дружбу водит. Есть вот такой Михайло Ломоносов...

– Знаю, знаю. Оды хорошо сочиняет. Стихотворец отменный.

– С ним вот Иван Иванович часами толковать изволит, тот у него дома как свой человек, все стихами Ивана Ивановича одаривает, а тот ему и еду и питье со своего стола да с погребов самые лучшие посылает, о костюмах заботится.

– Так женитьба-то твоя при чем?

– Не прост ли я ему покажусь для сестрицы-то.

– А сестра тоже все книжки читает?

– Прасковья-то Ивановна нет, в меру, только со слов братца многое перенимает. Любит его очень и почитает, даром что братец-то он ей сводный.

– По кому же это – по матушке аль по батюшке?

– Того не скажу. Обронил как-то Иван Иванович, что сводные они, а боле поспросить неловко, да и не к чему.

– И то правда, чего в чужой жизни копаться. Породнишься – и так узнаешь. А пока позови-ка ты мне своего феномена, потолковать с ним хочу, рука у меня легкая. Может, и отплачу доброму хозяину за угощенье да ласку.

– Дай бог тебе, государыня, надёжа ты наша, благ всяческих да радостей. Бегу, государыня, бегу.

– Ваше императорское величество, вы изволили выразить желание видеть меня – признательность и восхищение лишают меня слов.

– Садись, садись рядом, Иван Иванович. Вон сколько слов хороших о тебе слышу, а тебя самого во дворце не вижу. Чего ж ты, хоромами моими пренебрегаешь аль скуки боишься?

– Ваше величество, вам ничего не стоит наказать меня не за вину, а за беду мою.

– Как это?

– Я никогда не имел чести быть допущенным в ваши чертоги, и мысль о вас была мыслью о божестве, лицезреть которое я недостоин.

– А это ты как же решил? Может, много на себя взял – достоин, недостоин. Чай, дворцовые порядки тебе знакомы.

– Вы обращаетесь к моему детству, ваше величество. Но то, что доступно ребенку, часто становится недостижимым в зрелые лета. Я не вижу в себе никаких талантов, которые дали бы мне право просить о месте в окружении вашем.

– И снова, Иван Иванович, не тебе решать.

– Простите, ваше величество, если мое суждение оказалось слишком решительным перед лицом монархини.

– А коли б не монархини, а просто дамы?

– О, тогда я бы не испытывал сомнений!

– И все равно бы не пришел?

– Напротив – пренебрегая разрешениями, я постарался бы доказать, что могу заслужить внимание дамы. Самой прекрасной дамы на земле.

– Доказывал уж кому?