Ошибка канцлера

Могучие столбы-пилоны, охваченные крыльями полусводчатых парусов, легко и стремительно поднимали ввысь стены большого барабана, растворявшиеся в огромных полукруглых окнах. Свет… Море воздуха и света… Пусть промерзшего и серого. Но такого необъятного, что перехватывало дыхание. Оно не лилось из барабана, а, казалось, устремлялось внутрь него – к куполу, чтобы в нескончаемой его высоте прорваться в голубевшее крохотным погожим озерцом оконце. Было непонятно, откуда брался этот свет, как родился в полутьме, которую не могли прошить глубоко запавшие окна цокольного этажа. Но он плескался в этой грандиозной зале и рвался вверх через каждый из открывавшихся в него барабанов…

Петербург. Зимний дворец Императрица Елизавета Петровна и А. П. Бестужев-Рюмин

– Вот и довелось нам, Алексей Петрович, рад ты не рад, поговорить.

– Я бесконечно счастлив этой возможностью, ваше императорское величество, тем более что вы вспомнили о моем ничтожном существовании и сами послали за мной. Разрешите мне принести мои верноподданнические гратуляции по поводу благополучного восшествия на престол родительский, которое должно было произойти столько лет назад.

– Так думаешь? Что ж раньше так не думал?

– Мое мнение не могло иметь никакого значения, ваше величество. Отдаленный от родины обязанностями дипломатической службы…

– Да, долгонько тебя в России-то не было.

– Более двадцати лет.

– „Двадцати“… Жизнь целая! И чего тебя так покойная императрица невзлюбила, слышать о твоем возвращении не хотела, а ведь ты ей услугу царскую оказал.

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

– Да твою поездку в Киль. Что ты там разведал, о чем с зятьком моим толковал. Слухи до меня от него дошли, будто после твоего приезда завещание матушкино из архива городского пропало. Правда ли?

– Святая правда, государыня.

– Да ты что, Алексей Петрович, прямо так и признаешься, как супротив меня интригу плел?

– Кабы против вас, ваше величество, так не признался бы. А моей вины противу вас нету.

– Как есть ничего понять не могу! Что тебе в завещании том нужно было, говори ты толком, в гнев не вводи.

– Только того и хочу, ваше величество. Покойная императрица Анна Иоанновна послала меня в Киль завещание посмотреть, что в нем написано.

– Да отпуск же там, само завещание-то здесь было!

– Эх, ваше величество, да разве непременно отпуск оригиналу равен приходится!

– И что оказалось?

– Не было в отпуске вашего имени.

– Как – не было?

– То ли Александр Данилыч что удумал, то ли голштинцы сообразили, но стояло там только имя Анны Петровны и потомство ее.

– Да как же так случиться могло? Подлог же это, подлог!

– А если и подлог, то спорить с ним как? Времени рассмотреть у меня не было. Да и в споре таком каждый прав по-своему остается, настоящей-то правды не дойдешь. Чья сила, того и правда.

– Ну увидел ты, Анне Иоанновне рассказал, и что?

– Государыня, сами посудите, если рассказал как было, чего императрице покойной на меня гневаться, в Петербург не пускать, отца родного осудить?

– Верно, не пустила тебя. А ты так прост, что все ей и выложил.

– Тоже нет. Кому охота голову в петлю совать.

– Да уж, на кого, на кого, а на тебя непохоже. Так как же ты извернулся?

– Ваша правда, государыня, именно что извернулся, не чаял, как ноги унес, хоть императрицу и прогневал.

– Да не томи ты, начал говорить, договаривай.

– Не серчай, государыня, язык не поворачивается. Виноват я перед тобой, как есть виноват.

– Да что?

– Изничтожил я его, своими руками изничтожил.

– Завещание?!

– Его. Ну что, подумал, в споры вступать, правоту доказывать. Может и до споров не дойти. Голштинцы поддержку найдут, союзничков, которым та грамота по мыслям придется, и боле ничего не докажешь.

– Ну и смел ты, Алексей Петров, ничего не скажешь. А Анне что сказал?

– Что не нашел, что нету его в архиве – то ли затерялось, то ли где спрятано.

– Поверила?

– А что было не верить? Через доверенных людей вызнавала, стороной от самого герцога Карла – все сказали: нет завещания.

– А тебя, значит, держать не стала, что не потрафил, больше ждала, чем другие могли?

– Как мне спрашивать было, государыня? Ответ держал, приказ получил обратно посланником ворочаться, вот и вернулся в Гамбург. Только на месте уж узнал, что с досады старика моего с воеводства сняла, в деревню безвыездно отправила.

– Да, дивились все, с чего бы гнев такой, ан вишь, какое дело-то. Ну ладно, бог с ней, с Анной. Лучше скажи, чего принцесса тебя в Петербург позвала, какой такой службы от тебя дожидалась.

– И здесь секрету нету. О сыне покойной императрицы беспокоилась, чтоб поперек дороги Иоанну Антоновичу не стал.

– Значит, был все-таки сын у нее, не зря кругом толковали.

– Конечно, был. Отца тогда из Митавы и выслали, батюшку моего. Обвинение целое Анна Иоанновна, покойница, против него в Тайную канцелярию написала. Потому и Бирона с собой сюда забрала – родитель все-таки.

– А мне-то и монастырем, и ссылкой грозилась, словами непотребными обзывала, да еще на людях.