Ошибка канцлера

Неслучайно к Земцову обращается по окончании следствия живописец Иван Никитин с просьбой распорядиться по своему усмотрению всем никитинским имуществом – домом в Петербурге у Синего моста, живописной мастерской, вещами. Просьба Никитина к архитектору как человеку во всех отношениях близкому сводилась к тому, чтобы Земцов все продал и переслал деньги в место ссылки. Если же Земцов заблагорассудит не продавать, иначе говоря, усмотрит хоть малейшую надежду на перемену к лучшему в судьбе друга, пусть оставит себе и сам пользуется добром художника. В первый же день своего вступления на престол Елизавета распорядилась о возвращении из ссылки Никитина и одновременно обратилась с первым заказом к Земцову.

Решение было знаменательным, хотя и имело неожиданное продолжение.

Петербург. Зимний дворец Елизавета Петровна, камердинер Василий Чулков, А. Я. Шубин

– Государыня-матушка, там к тебе генерал-майор Шубин пришел, аудиенции просит.

– Опять с докладом! Сколько раз толковать надо, что для него дверей у меня закрытых нет. Как пришел, так пусть и входит.

– Знаю, знаю, государыня, да он на своем стоит: доложи, мол, Чулков, непременно по полной форме доложи. Коли ее императорскому величеству недосуг аль желания нету, я, говорит, пойду.

– Что за наказание такое! Алексей Яковлич, голубчик, да входи же ты, входи! Чулков, никого ко мне не пускать, занята я. С чем пожаловал? Вот ведь никогда сам не придешь, будто тебе и потолковать со мной не о чем.

– Я всегда к вашим услугам, ваше величество. Как приказ будет, тут и явлюсь.

– А сам-то, сам? Неужто и не тянет тебя сюда? Неужто в Сибири сердце-то свое совсем остудил? Слова ласкового для меня не найдешь?

– Как можно, ваше величество, какие там слова ласковые. Свой долг перед вами, благодарность свою, но и место свое знаю, в тягость быть никак не хочу.

– Ох, не то ты все говоришь, не то, Алексей Яковлич! Год скоро ты при дворе, как воротился с муки своей, а сколько раз тебя во дворце видали, сколько раз толковали мы с тобой – на одной руке пальцев хватит, коли считать возьмешься. С сынком видишься, к сынку ездишь, а меня-то что, напрочь из жизни вычеркнул? Чем же я перед тобой провинилася, аль камчадалки своей забыть не можешь?

– К чему вы так, государыня. К чему между собой разные жизни путать. За все, что камчадалка, как изволили вы сказать, мне сделала, я по гроб жизни помнить ее буду, молебны заупокойные служить. Об себе забывала, как обо мне заботилась.

– Любил ты ее. Знать, крепко любил.

– Да какая любовь! В тех краях слов таких никто не знает. Живут люди разом, выжить друг дружке помогают. Чего ж еще? Там каждого запомнишь, кто трутом поделился, кто кремня одолжил, пороху отсыпал, а бабе верной да заботливой и цены нет.

– Слушаю я тебя, Алексей Яковлич, понять не могу. Вроде все ты мне говоришь, что на сердце, а мне иное чудится, обида в словах твоих отдается.

– Какая обида, ваше императорское величество!

– Видишь, видишь, сразу и титуловать стал, значит, права я. Алексей Яковлич, Богом прошу, старыми нашими деньками заклинаю, скажи правду, не томи. Не только ж императрица я тебе, просто Лизаветушкой была, стихи тебе сочиняла, помнишь, нет ли? А я вот за эти годы сколько раз их про себя твердила. Первые слова скажу – и в слезы, таково-то обидно становится, жизни не рада, белый свет не мил.

Я не в своей мочи огнь потушить,
Сердцем болею, да чем пособить?
Что всегда разлучно и без тебя скучно,
Легче б тя не знати,
Нежель так страдати
Всегда по тебе…

Ну не мила тебе стала, серчать не стану. С тех-то деньков без малого пятнадцать лет прошло – годы бабу не красят, хоть ты разымператрицею будь. Годам-то все равно…

– Не то, не то говоришь, Елизавета Петровна. Тебе-то годы на пользу пошли. Девкой ладной была, бабой и вовсе раскрасавицей.

– Так нравлюсь я тебе, скажи же, скажи! Нравлюсь?

– И опять не то, Елизавета Петровна! Вот говорила ты, каково любила, огорчалась как, вспоминала. Может, правду говоришь, может, сама себя уговариваешь, бабе-то и самой не разобраться. Только одна-то ты не была. Разлуку-то свою горькую в неделю аль в две разменяла? Жалилась всем на обиду кровную от императрицы Анны Иоанновны, знаю. Меня поминала, тоже знаю. Даже с Разумовским обо мне толковала, и про то знаю. Да ведь с Разумовским – не с Маврой Егоровной.

– Вот ты о чем!