Ошибка Нострадамуса

— Почему не разогнали народ? — спрашиваю Николая Александровича.

Он пожимает плечами:

— Думаю, они живой щит для атакующих.

На экране новые кадры. Бьют 125-миллиметровые пушки прямо в окна верхнего этажа. И вот уже весь верх здания пылает. Огонь быстро распространяется. Цепь солдат в касках ведет по мятежному парламенту плотный огонь. Вплотную к ним роятся мальчишки. За ними — ликующие зрители. Все это похоже на греческую трагедию с неизбежным трагическим финалом.

Вновь и вновь показывают здание Белого дома, окутанное клубами черного дыма. Все кончено.

— Вот и завершился спектакль «Конец российской истории», — говорит Николай Александрович.

Он бледен. Руки у него дрожат.

— Ну, это уж слишком мрачно, — говорю я.

— Дай бог, чтобы я ошибался, — грустно улыбается Николай Александрович. — Вы ведь знаете, что я не выношу коммунистов всех мастей, а коммунистов-оборотней особенно. Нынешняя же только что расстрелянная оппозиция Руцкого — Хазбулатова вызывала у меня неприятие, граничащее с отвращением. Но сейчас это не имеет никакого значения.

— Почему?

— Да потому что 21 сентября, в тот самый день, когда Ельцин издал указ о роспуске парламента, собрался Конституционный суд и вынес заключение, что действия президента не соответствуют нескольким статьям конституции и служат основанием для отрешения его от должности. Вот и все. Баста.

— Значит, вы считаете, что после этого все действия президента Ельцина против Верховного Совета были незаконными?

— Ну, разумеется. Плох или хорош Конституционный суд, но это высший арбитр страны. Его постановления — это закон, который все, включая президента, обязаны исполнять.

* * *

Когда мы уезжали из Петербурга, там царил беспредел. Как будто рухнули какие-то сдерживающие барьеры, и на свет, как тараканы, вылезли всякие мерзавцы, бандюги, убийцы, воры-чиновники, грязные политиканы и т. д.

С годами положение стабилизировалась. Беспредел ввели в жесткие рамки. В стране произошел обмен политической лояльности на экономическую стабильность — обывателям ведь все равно, кто ими правит. Огромные сырьевые богатства страны, которые как ни грабили, но так и не смогли разграбить до конца, взяли под полный контроль. Армия чиновников, добившаяся такого благосостояния, которое им и не снилось, стала надежной опорой авторитарного режима. Права на свободные выборы и забастовки стали фикцией. Судебная власть утратила независимость. Средства массовой информации хором поют осанну правящей элите, воспринимающей собственную деятельность не как служение обществу, а как род бизнеса.

Теперь это уже совсем другая Россия…

Тайм-аут

«Счастливым, да и то относительно, можно стать, лишь не испытывая никаких желаний, сведя мироздание к нескольким простым вещам. Беда лишь в том, что и это бремя тоже становится рано или поздно невыносимым», — сказал мне человек, которого я знаю много лет. Когда-то мы вместе учились в Иерусалимском университете, и у нашего профессора, ученого с мировым именем, его рейтинг был достаточно высок. Аналитический ум, знание нескольких европейских языков, утонченность восприятия — все это не понадобилось ему впоследствии. Вот уже несколько десятилетий он занимается исключительно заботами о собственном здоровье — ходит по врачам, регулярно проделывает какие-то медицинские процедуры. Вздорная нелепость такого существования поглотила его целиком, не оставив места для интеллектуальных занятий.

Его жена покончила с собой необычайным способом. Надела противогаз с закрытым фильтром так, что сорвать не смогла в последнюю минуту, повинуясь слепому инстинкту жизни. Но и это трагическое событие ничего не изменило в его мироощущении. Бывает ведь так, что дерево еще цветет, а внутри оно уже гнилое, мертвое.

— Тебя не тяготит такая жизнь? — спросил я в одну из редких наших встреч.

Он пожал плечами:

— Жизнь — гибельный поезд. Сойти с него можно, но тогда попадешь сразу на конечную остановку. К чему спешить, если мир все равно вот-вот исчезнет, как шагреневая кожа? Ты заметил, что каждый последующий час короче предыдущего?

Я вспомнил, как однажды мой приятель изумил профессора, цитируя Тацита по латыни, и подумал, что он ужаснулся бы тогда, если бы каким-то образом смог увидеть жалкую нелепость своего последующего бытия.

Судьба — нечто невыразимое, какое-то предначертание, довлеющее над человеком. Но он ни за что не поверил бы в те годы, что его судьба выявится в бесполезном и бессмысленном прозябании.

Такое неверие тоже разновидность надежды, повсюду сопровождающей человека, не исчезающей даже когда начинаешь испытывать томительное раздражение — не только от общения с когда-то близкими людьми, но и в собственной семье. Если накатывает такое, то лучше всего взять таймаут, исчезнуть, уйти, перенестись в иной мир, в другое измерение. Туда, где тебя никто не окликнет на улице. Это лучший способ избавления от тягот повседневности для тех, кто, подобно мне, воспринимают устоявшийся ритм существования как нечто непоправимо горестное. Нельзя упускать случайностей, которые хоть как-то разнообразят скудость жизни.