Ошибка Нострадамуса

— Эх, Александр Платонович, и вы туда же. Слова ваши об олигархии напомнили мне афоризм Ежи Леца: «Я знаю откуда пошла легенда о еврейском богатстве. Евреи всегда за все расплачиваются». Жил когда-то в Иерусалиме такой человек — Юрий Карлович Граузе. Преподавал классическую китайскую философию в Иерусалимском университете. Родился и вырос он в Харбине, но знал и понимал русскую культуру, как дай бог нам с вами. Юрий Карлович, избежавший соприкосновения с тлетворным советским режимом, был еврейско-русским интеллигентом старой школы, — как Михаил Осипович Гершензон, к примеру. К сожалению, нет больше таких людей, вымерли, как мамонты. Однажды, много лет назад, подтрунивая над мифом о еврейском всемогуществе, он сказал: «А что? Я, например, представляю себе такую картину: где-то в Бруклине, в подвале, заваленном всяким хламом, сидит в облезлом кресле старый еврей в засаленном лапсердаке. Перед ним стоят навытяжку Брежнев, Никсон и Мао Цзе Дун. А он стучит волосатым кулачком по столу и орет, срываясь на фальцет: — Плохо работаете! Всех уволю!»

Мой собеседник засмеялся.

— Вот вы смеетесь, а ведь такие стереотипы по сути своей страшны. О вашей же концепции скажу лишь то, что если и есть какой-то смысл в двухтысячелетием хождении еврейского народа по мукам, то, на мой взгляд, сводится он к дрожжам, без которых не взойти опаре.

— Ни одной гипотезы нельзя исключить, когда речь идет о вашей истории, — сказал Александр Платонович.

* * *

А потом наступил тульский антракт. Арик рвался в Тулу, где когда-то начальствовал. Добраться туда из Москвы оказалось несложно. Несколько часов в автобусе — и мы уже в старорусском городе с широкими улицами, оружейным музеем и памятником Левше — тому самому, который подковал когда-то «аглицкую» блоху так, что она уже не прыгала и не танцевала.

Приехали мы ночью, как и хотел Арик. Местный калымщик за пять минут подвез нас к дому, где жил Петя Улыбов, закадычный его тульский приятель. Петя даже не подозревал, что мы вот-вот свалимся ему на голову. Это был сюрприз.

О Пете я со слов Арика знал, что он окончил архитектурный институт, но по специальности почти не работал, ибо, благодаря своему таланту краснодеревщика, получил синекуру в какой-то конторе. Его обязанности свелись к тому, чтобы поставлять начальству красивую мебель. Он был незлобив, ровен в обращении и совсем лишен тех амбиций, которые часто являются причиной вражды или скрытой зависти. Характерная для него внутренняя энергия тратилась в основном на женщин. Он их понимал и жалел, и они, чувствуя это, отвечали ему слепой преданностью. Женат Петя был четыре или пять раз — и всегда счастливо. Известно ведь, что счастливые браки рано или поздно кончаются, а несчастливые тянутся до бесконечности.

Его последнюю жену зовут Лиля. Сейчас у них трудные времена, потому что Петя остался без работы. Его начальник получил такое повышение, что вполне мог позволить себе покупку импортной итальянской мебели. Это и была основная мотивировка Петиного увольнения.

— Ты все понял? — спросил Арик, остановившись у хорошо знакомого ему подъезда. — Так что же ты стоишь, как именинник?

Я поднялся на второй этаж и звонил до тех пор, пока не послышался наконец заспанный мужской голос:

— Кого там черти носят?

— Извините, бога ради, за столь позднее вторжение, но мне сказали, что я в любое время смогу найти у вас ночлег и ужин.

— Ступай, проспись где-нибудь в другом месте.

— К сожалению, это невозможно, потому что мой израильский друг Ариэль Шмерелович дал мне именно ваш адрес.

— Арик?!

Дверь открылась Мужчина, давно разменявший пятый десяток, в пижамных штанах и байковой рубахе, все еще настороженно осмотрев меня с головы до ног, сказал:

— Заходи. Не знакомиться же через порог. — И обернувшись куда-то в глубину квартиры, позвал: — Лилька! У нас гость из Израиля.

Откуда-то появилась Лиля в халате и захлопотала, накрывая на стол. Тут-то и раздался звонок.

— Это еще что? Опять гость из Израиля? — удивился Петя.

Арику удался его сюрприз…

А потом до рассветных часов тянулось застолье. Старые друзья предавались воспоминаниям, а я — многочисленным грибным блюдам.

— Сами собираем, — пояснила Лиля. — Осень-то у нас грибовная. Грибных дождей много было — теплых, мелких. Вот гриб и полез.

Арик тем временем расписывал жизнь в Израиле в таких радужных тонах, что мне стало неловко.

Петя слушал напряженно, не забывая наполнять быстро пустевшие под грибки рюмки. Я рассмотрел его повнимательнее.

Худой, как афганская борзая, он производил впечатление человека, прожившего жизнь хоть и веселую, но с изрядной приправой горести.

Слушая приятеля, он все больше мрачнел и наконец сказал:

— Сионизм для меня сродни фашизму.

Очарование вечера сразу погасло, и я подумал, что с какой-то фатальной неизбежностью обречен в эту свою поездку сталкиваться с тем, о чем хотел бы забыть.

Арик и Лиля вскоре пошли спать, и мы остались вдвоем у стола с жалкими остатками недавней роскоши. Петя посмотрел на меня и разлил то, что еще было в опустевшей бутылке.