Ошибка Оноре де Бальзака

Он покорился. Поднял пуфик, поставил, отошел к камину и, скрестив на груди руки, застыл в молчании. Щуря глаза на свет, Эвелина прошла к столу, повернула кресло спинкой к окну и села. Она смотрела на Бальзака с откровенным любопытством и не спешила начинать разговор. А он тоже молчал, угадывая причину, вынудившую добродетельную Еву подняться к нему так рано.

Это ее первое посещение за неделю его жизни в Верховне и первая их встреча наедине. Волна страсти улеглась где-то в глубине естества, утихла, и восстановившееся внезапно равновесие слегка удивило и встревожило его. А она, точно почувствовав эту внезапную перемену, поманила его рукой, позвала безмолвно, одним движением губ, и он тихо прошел к креслу, отодвинул пуфик и сел спокойно у ног.

— Как ваши успехи, Оноре? — спросила она, мягко, но решительно отведя руки, жадно потянувшиеся к ее плечам.

— Как видите, Ева, плохи. Никудышны. Вы мучаете меня, Ева. Зачем? — Он поднялся, отступил на шаг и снова уронил пуфик. Раздраженный, отбросил его прочь ногой и, приблизившись к креслу, склонился над Эвелиной.

— Вы молчите, Ева! Так дальше не может продолжаться. Неужели для этого я, как безумец, мчался из Парижа в эту пустыню, неужели для меня в вашем сердце нет ничего, кроме пустых фраз?

Он старался найти ответ в спокойных карих глазах, искал дрожащих желтых искорок, не находил, и тогда, уже не владея собой, закричал:

— Ева, берегитесь, Ева!

И она отшатнулась; протянула, защищаясь, вперед руку, а он схватил и обрушил на нее ливень поцелуев. Она опускала руку ниже, и ниже склонялась его голова, его длинные каштановые волосы разметались на ее коленях, сквозь шелк платья она чувствовала прикосновения горячих и беспокойных губ.

— Оноре, я не для этого пришла. Не для этого.

В голосе Евы он уловил странную, неизвестную доселе холодность, но сдержать своего возбуждения уже не сумел и, обхватив руками голову Ганской, он прижал ее к себе и припал ртом к полным, чуть суховатым губам, словно, гонимый извечной жаждой, достиг спасительного родника и не мог от него оторваться.

…И когда утихли страсть и ласка, он лежал на ковре, опустошенный и немного растерянный, а Эвелина сидела рядом, обхватив руками колени, устремив глаза в дальний угол комнаты. На черном шелковом платье белела пудра, косы разметались по плечам. На ее лице, растревоженном лаской, он увидел при ярком дневном свете темные круги под глазами, сеть мелких и неприятных морщинок у подбородка, в уголках губ, красные прожилки на дрожащих ноздрях. И все же, сквозь эти явные признаки близкого разрушения красоты, она снова была желанной и неприступной. Он хотел сказать об этом и потянулся к ней, но Эвелина мгновенно поднялась и вышла в смежную комнату. Он тоже встал, пошел к двери, но остановился, услышав плеск воды в ванной. Ева скоро вернулась в кабинет, спокойная и свежая. Она села в кресло и погрозила пальцем. Это было знакомое всепрощающее движение руки, и Бальзак улыбнулся. Все шло хорошо. Он поудобнее уселся на столе. Нетерпеливо болтал ногами в ожидании. Красные сафьяновые туфли хлопали по пяткам.

— Оноре! — Ева провела кончиком языка по пересохшим губам, поправила сапфир на пальце. — Нам надо поговорить о серьезных делах, Оноре. Сегодня приедет из Киева нотариус. Раздел моего состояния еще не разрешен. Ведь только после этого я свободна.

— Ева! О Ева! Когда же это будет? Когда?

Он едва усидел на месте. Пожилой, степенный и мудрый человек, он казался в эту минуту шаловливым подростком.

— Успокойся. Успокойтесь, Оноре, — поправилась Ева, — и это еще не решает нашу судьбу. Останется самое главное — получить высочайшее соизволение на брак.

Он намеревался высказать все, что думает по этому поводу, но она резким движением остановила его.

— Подождите. Это не так легко, как вам кажется. Даже после того, как мы получим разрешение, пойдет еще разговор о землях, о деньгах, — ведь я теряю русское подданство. Кроме того, вы не должны забывать о моем управителе. Кароль Ганский — брат покойного мужа. Это кое-что значит. И мысли у него… — Она не докончила.

Бальзаку были хорошо известны мысли Кароля Ганского, который с первого дня пребывания француза в Верховне относился к нему недружелюбно, с подчеркнутым равнодушием. Да и ему самому надутое, самодовольное лицо управителя пришлось не по душе. Так они жили, не замечая друг друга, тем более что Ганский только изредка появлялся во дворце, больше сидел в конторе либо у себя во флигеле.

Туфли слетели с ног. Бальзак спрыгнул на пол. Путаясь, сунул наконец снова ноги в туфли и заходил по комнате. Он мог бы сказать несколько красивых слов о ничтожности денег по сравнению с любовью, но не нашел в себе достаточно мужества для этого.

— Я напишу царю, — промолвил он, останавливаясь у стола и устремляя взгляд за окно, туда, где в березовой рощице ветер забавлялся шершавой золотой листвой.

— Я тоже так думаю, — согласилась Эвелина, но ее слова не долетели до него.