Ошибка Оноре де Бальзака

Бальзак вспомнил 1843 год. Зимний Петербург. Письмо Николаю, исполненное глубочайшего уважения, с явным намеком, что доброжелательность будет возмещена сторицею. В изысканном и добротном стиле, фразами, сверкавшими, точно яркие звезды на бархатном небосклоне, вкладывая в слова всю свою почтительность и смирение, он тогда написал: «Господин де Бальзак — писатель и господин де Бальзак — дворянин покорно просит его величество не отказать в личной аудиенции».

В доме Титова на Большой Миллионной всю ночь горели свечи. Кутаясь в теплую шубу — подарок графини Эвелины, — Бальзак в тревоге ждал ответа.

А потом в холодной хмурой комнате лихорадочно дрожали руки, раскрывая толстый пакет; на большом, украшенном золотыми вензелями листе бумаги — несколько безжалостных слов. Он запомнил эти слова. Он не мог их позабыть. «Господин де Бальзак — дворянин и господин де Бальзак — писатель могут взять почтовую карету, когда им будет угодно».

И случайно, а быть может, умышленно, первым после фамилии было поставлено «дворянин», как будто царь хотел подчеркнуть свое сомнение в этом, подчеркнуть солидарность своего взгляда на происхождение Бальзака со взглядом парижского высшего общества. Его, который пером своим создавал и уничтожал миры, возвеличивал и низвергал в пропасть королевства и королей, русский император бесцеремонно оттолкнул, недвусмысленно показав на дверь. Тогда Бальзак дал себе слово отомстить, и, пожалуй, он мог бы сдержать его — написать книгу еще более резкую, чем Кюстин, написавший «Россию 1839 года». Он мог бы написать «Россию 1843 года», но тогда надо было поставить крест на Верховне, на Еве, на всем, что могло еще дать ему радость и утешение.

Словно угадав мысли Бальзака, Эвелина тронула его за руку.

— Надо забыть обо всем, Оноре, когда речь идет о нашем будущем.

— Ты говоришь правду, Ева!

Он очнулся. Тряхнул головой. Каштановые волосы разлетелись во все стороны, лицо просветлело, только глаза были задумчивы, суровы.

— Я напишу царю. Сегодня же напишу. Я буду просить министра Уварова. Ради тебя я сделаю это, Ева.

Не только ради нее. Может быть, она догадалась. На равнодушном лице ничего нельзя было уловить. Длинные ресницы дрогнули, как от порыва ветра. Эвелина выпрямилась, оправила платье.

— Я знала, что вы это сделаете, вы успокоили меня, Оноре. После этого Кюстина, который так обманул императора, он имеет право не доверять больше иностранцам. Согласитесь. Ах, этот Кюстин! Воспользоваться гостеприимством, получить несколько личных аудиенций! Вы меня успокоили, Оноре.

Она поцеловала его в лоб и, не задерживаясь, вышла. Он не двинулся с места. Слышал, как скрипели тонко и привычно ступеньки, пока не затихли шаги. Потом сложил бумаги в ящик, закрыл пробкой чернильницу, тронул рукой пучок перьев и прошел в ванную. Сбросил одежду и, фыркая, содрогаясь всем телом, лил и лил на себя холодную воду. Вода сжимала тисками, тупо и безжалостно хлестала по мрамору, бриллиантовыми каплями искрилась на теле.

Завтракали, сидя tete-a-tete, как добрые знакомые. Текла непринужденная, обычная беседа. Лакей Леон стоял в дверях, молча следил за каждым движением. В нужную минуту появлялся за спиной, ловко клал на тарелку новое блюдо, подсовывал салфетку и, выполнив свою обязанность, снова вырастал в дверях, молчаливый и внимательный.

Бальзак слушал Еву и быстро, большими глотками пил кофе. Мысли текли сами собой. Остается только закончить «Мачеху», выправить корректуру «Кузена Понса», письмо Госслену, прочитать статьи в «Эко де Пари». Интересно, что говорят о нем эти ловкие писаки. Он раскатисто захохотал, затрясся всем телом, раскинул широко руки, оперся ими на стол, и в унисон его смеху зазвенела посуда. Эвелина насупила брови, Леон у дверей только повел носом. Чего барин вдруг захохотал? А впрочем, разве догадаешься?

— Что с вами, Оноре?

— Вспомнил! Вспомнил, дорогая Ева!

Бальзак захлебнулся, испуганно взглянул на Леона. Незаметно подмигнул ему, как сообщнику. Посторонние не должны были слушать интимные слова. Эвелина кивнула головой. Леон исчез за дверьми.

— Вы не можете без ваших выдумок, Оноре! — погрозила ему пальцем Ева.

— Простите, но я вспомнил… — смех все еще не давал ему говорить, — я вспомнил ловких журналистов из «Эко де Пари». В прошлом году они писали, что я прожектер и мошенник. Это после книги «Невзгоды супружеской жизни». Что они пишут теперь? Интересно. У меня есть эти газеты, но я не успел еще прочитать…

— Не знаю, что они там писали, Оноре, но я тоже недовольна этой книгой. Там столько цинизма, кощунства, преступлений против морали и религии! Я прочитала, и ты упал в моих глазах. Брак для тебя торговая сделка. Купля и продажа. Разве продают сердца, чувства? А измена? Измену ты оправдываешь! Нельзя по-торгашески смотреть на брак и семью.