Ошибка просветления

У. Г.: Меня больше интересует вопрос «Рожден ли ты?». Ты можешь мне сказать? Ты сам – можешь ты быть уверен, что ты рожден? Можешь ты испытать свое собственное рождение? Не можешь. Ты можешь испытывать рождения и смерти других и ты думаешь, что однажды испытаешь свою собственную смерть. Но нет никакой гарантии, что ты испытаешь свою смерть. Твоей структуры, заинтересованной в понимании твоей смерти и твоего рождения, там не будет. Так что жизнь как таковая не имеет ни начала, ни конца; это безначальное и бесконечное движение, и ты лишь ее выражение, как птица, червяк или облако.

В: С той единственной разницей, что я осознаю себя, а червяк нет.

У. Г.: Ты осознаешь себя посредством мысли (под которой я имею в виду не просто сознательную мысль, но это обусловливание, которое превращает жизнь, проходящую через твои чувства, в удовольствие и боль). И эта мысль не твоя; это то, чему ты научился у других, мысль из секондхэнда, она принадлежит всем. Ты принадлежишь всем. Так почему ты не принимаешь эту естественную вещь? Если ты примешь эту естественную вещь, все попадает в свой собственный ритм: ничего не надо делать, ничего контролировать, ничего спрашивать. Тебе ничегошеньки не надо делать. Тебе пришел конец.

В: Ну, нельзя же просто сидеть на холме и гнить. А я именно это и делаю.

У. Г.: Все равно ты гниешь, не важно, где ты находишься. Не обязательно на холме; гниение происходит и посреди всяческой твоей деятельности. И бремя в том, что ты можешь однажды какимто образом, какимто чудом или с чьейто помощью чтото с этим сделать. Ты ничегошеньки не можешь с этим поделать, давайте посмотрим в лицо этому факту. Никаких чудес! Никто не может помочь вам!

В: Итак, если никто не может помочь…

У. Г.: И ты не знаешь, как помочь себе самому, – вот в чем дело. Ты знаешь, это не две разные вещи. Если ты действительно придешь к тому, что никакое внешнее средство не может помочь тебе, вся твоя абсолютная беспомощность автоматически уйдет. Это две стороны одной монеты. У тебя все равно остается надежда – тот факт, что ты здесь, означает, что ты еще не оставил надежду. Или, если ты не идешь сюда, то отправишься к комунибудь еще в Индию – к самому аватаре, к самому богу, ступающему по Земле. Может быть, он сделает какието безделушки из воздуха, но какой в том толк? Не важно, кто он, если бы у тебя не было надежды, ты бы его не слушал, ты бы не притронулся к книгам, ты бы никого в этом мире не слушал. Не то чтобы ты возгордился или чтото такое; но все внешние средства в любой форме, на любом уровне прекратились бы раз и навсегда.

«Я не знаю, что делать. Я беспомощен, абсолютно беспомощен» – пока ты думаешь, что ты абсолютно беспомощен, ты будешь зависеть от какогото внешнего средства. Это может прекратиться за раз: один взрыв, и вся твоя зависимость от внешних средств заканчивается, и вместе с ней исчезает идея о том, что ты беспомощен. Но ты ждешь, чтобы чтото произошло или чтобы на тебя снизошла какаято благодать, – ты все еще зависишь от какогото внешнего средства. Говорю тебе, нет никакой силы вне тебя – нет силы. Это не означает, что у тебя есть все эти атрибуты суперпупер богов, о которых ты читаешь; но вне тебя нет силы. Если в этой Вселенной есть какаято сила, то она в тебе.

В: Я убежден в том, о чем вы говорите.

У. Г.: Это не вопрос убеждения; это факт, и ты не можешь испытать этого факта. Пока ты говоришь себе, что ты убежден, ты не уверен.

В: Нет силы вне меня, здесь и сейчас?

У. Г.: Ты не позволяешь этой силе выразить себя, потому что это нечто, чего ты не можешь испытать. Ты хочешь испытать ее. Как это возможно? Эта сила – нечто живущее, живое – это трепет, пульсация, биение жизни – ты всего лишь одно из выражений этой жизни, вот и все. Как ты можешь испытать это? Эта структура мысли, посредством которой ты испытываешь, мертва; она вообще не может испытать эту жизнь, потому что одно – живое, а другое – мертвое, и между ними не может быть никакой взаимосвязи. Ты можешь испытывать только чтото мертвое, но не живое. Жизнь должна проявиться. Никто не может научить тебя этому. Тебе не нужно получать это от когото; что у тебя есть, уже здесь.

В: Да, но если…

У. Г.: Нет никакого «да, но». Ты не можешь сказать «да» и начать следующее предложение с «но». Там нет никакого «но». Если «да» – это настоящее «да», то оно там чтото высвобождает – «да» растворяется в ничто, и тогда то, что там есть, начинает выражать себя. Если ты говоришь «но», ты даешь продолжение этой мертвой структуре мысли, опыта и надежды. «Да!» – это то, от чего вся структура разлетается на части.