Ошибка Выжившего 2 (СИ)

«Я видел, как он отправился в сторону гримёрки, Мистер Фишер», — подсказал Пит.

Молча направился в сторону тех самых гримёрок, спустившись со сцены. Они были совсем небольшими и располагались практически прямо за сценой. Изначально нам не удалось найти в них ничего интересного. Чарльз нашёлся быстро.

— Решил припудрить носик, приятель? — с улыбкой поинтересовался я.

Мужчина, закрывшись в маленькой комнатке, сидел перед старым пыльным зеркалом. В нём и отражение толком видно не было.

Сидел и… просто смотрел в зеркало.

Моя улыбка застыла.

До восприятия начали доходить отголоски СЧАСТЬЯ.

— Я так устал, Фишер, — пробормотал Чарльз, повернув на меня ничего не выражающий взгляд. — Ты никогда не думал просто сдаться и позволить течению забрать тебя?

Я нахмурился.

— Нет.

— Зря, — вылезла умиротворённая улыбка на лицо специального инспектора. — Ты знал, что в этом мире есть и добро? Никогда не мог подумать, что в Бездне существуют те, кто искренне хотят помогать другим. Кто будет вместо нас защищать людей и мир, кто подарит нам чувство спокойствия, безопасности и безграничного счастья… Больше нам не придётся ни о чём переживать или бояться, я был слеп…

— О чём ты гово…

Я не успел закончить, периферийным зрением увидев, как по пространству прошла неуловимая волна энергии. Осознание пришло поздно:

Весь зал и был многоруким ангелом.

На миг мне показалось, как меня со всех сторон схватили бесчисленные руки. Крепкие, буквально железные.

Мир для меня неожиданно преобразился.

Я осознал себя одним из зрителей, сидящим в зале. По правую сторону от меня сидел Чарльз. Спал. По левую — материализовавшаяся тень, Шеди, сгусток красно-розовой инопланетной многомерной субстанции, Редди, и структурированная вспышка света, Пит.

Лишь я не спал, хотя, казалось бы, ни тени, ни инопланетной жиже, ни извращённому кошмару не нужен был сон.

Мой взгляд устремился на сцену, где прямо на моих глазах начала развиваться сценка. Сценка, как раздражённый художник пытался что-то усиленно нарисовать, явно недовольный своим творением. Я сразу понял, что представление было посвящено персонально мне.

Моё лицо перекосило. Я попытался гневно закричать, но из моего горла во всех доступных мне вариациях донёсся один лишь тихий хрип. Меня обездвижили до того состояния, что я даже прострелить себе череп не мог.

А значит, вынужден был смотреть.

Актёр на сцене, неожиданно что-то нечленораздельно выдавив из себя, взял готовый рисунок и недовольно порвал его, принявшись вновь что-то рисовать, ещё более отчаянно.

А затем вновь.

И вновь…

И вновь…

И вновь…

Сам не заметил, как, против воли наблюдая за развивающейся сценой, за тем, как актёр, прямо на сцене всё больше и больше сходит с ума от постоянных неудач, истерично засмеялся.

Кажется, мне решили устроить персональный Ад.

Глава 43

Жестокая иронии ситуации была в том, что, даже надавив на одно из самых больных моих мест, тварь не могла меня сломить. То, что уже сломано, нельзя сломать. Слишком много раз я умирал, слишком много дерьма видел и чувствовал на собственной шкуре. Я смеялся (тихо), пытался кричать (тихо), противостоя странной силе, сковавшей меня от и до, возможно, плакал (тихо). Ничего особенного, просто естественная реакция психики, и чёрт с тем, что покорёженной.

В какой-то момент я полностью успокоился. Накатило что-то среднее между опустошением и любопытством: а что ублюдок будет делать дальше? Что ещё сможет почувствовать во мне, что ещё спроецирует и за что зацепится?

Уже с ничего не выражающим лицом продолжил смотреть, как актёр, раз за разом пародируя меня, рвёт свои художества. Вся сцена давно была заполнена порванной бумагой.

— И всё?

Шепот, донесшийся из моего рта, оказался удивительно громким. Следует сказать спасибо изначально высокому голосу и гробовой тишине в зале.

Казалось, для твари это стало чем-то вроде сигнала. Пародирующий меня актёр безумным взглядом уставился на меня, после чего истерично захихикал, схватившись за голову. Стоило признать, я словно видел своё отражение, впавшее в припадок: бегающий взгляд, неконтролируемая тряска, буквально сочащиеся из актёра отчаяние, безнадёга и ужас, смешанные с принятием и нежеланием принять.

На сцену неожиданно вышло новое действующее лицо. С опустошенным взглядом и кистью в руке, он, игнорируя другого актёра, сел на его место и продолжил пытаться написать какую-то картину. Пытался написать, но — лишь рисовал. Рисовал какое-то убожество, что-то, что ему, как и прошлому актёру, не понравилось.

Я усмехнулся краешком губ.

Разница между «написать» и «нарисовать» была огромной.

Всё повторилось вновь. Вновь актёр начал рвать неудачные каракули, вновь была попытка что-то написать. Вновь и вновь, вновь и вновь…