Ошибки здоровья

Любимые мои родители, замороченные, как все советские папы и мамы, старались уберечь меня от болезней.

Старались, как понимали: перекармливали, перегревали, ограничивали подвижность.

С первого класса начал опять киснуть, часто болеть, хиреть, а с третьего — рыхлеть и толстеть. Вот фотография одиннадцатилетнего сутуловатого рохли с пустым взглядом, неприятно смотреть...

Из этого времени я не вынес, кажется, ничего, кроме отупелой тоски и комплексов.

Но помнится и другое: каждое лето я вырывался на волю и воскресал на воздухе; сумел стать звездой нападения одной детской футбольной команды...

В 12—13 лет — первое восстание против судьбы: решил стать сильным, смелым и волевым, научиться драться и стать мужчиной...

Гимнастика, лыжи, коньки. Вместо гантелей (их редко тогда продавали, да и не было денег) качался тяжелыми железными утюгами. Пошел в секцию бокса. Возлюбил танцы. Играл на фортепиано...

17-летний амбал, переполненный самоутверждением, ужасно гордился своими мускулами и талией и при всякой возможности и даже без таковой ходил на руках.

Ко второму курсу мединститута достиг неплохих результатов в боксе, нокаутировал парочку тяжеловесов.

Подрабатывал одновременно грузчиком и натурщиком.

Но начала ощущаться тревожащая пустота в черепной коробке...

Следующий десяток лет посвятил продвижению на интеллектуальном уровне, а на физическом, как безумный, транжирил добытое. Образ жизни сидячий и аритмичный, заброшенный спорт, антипитание (колбасы, консервы), бестолковое пьянство, психованная основная работа плюс ночная писательская, оголтелая курёжка, запутанная личная жизнь...

Месть забытой Природы, по счастью (именно так — по счастью), довольно рано приперла меня к стене. Проявилась плохая сосудистая наследственность.

Уже в 29 лет (после выхода моей первой книги) познал на себе, что такое грудная жаба — стенокардия. Сначала просто «сдыхал», когда случалось поиграть в бадминтон или в любимый футбол. Сдавливало грудь, заходилось дыхание... А потом вдруг обнаружил, что не могу пробежать и 30 метров, не ощутив холодный кол за грудиной; не мог быстро ходить, сердечные боли появлялись даже в покое, поползла вниз умственная работоспособность...

Таскал с собой валидол — по кардиограмме диагностировали ишемическую болезнь...

В то время книга Гилмора «Бег ради жизни» не была еще широко известна — стенокардию лечили химией и так называемым покоем — малоподвижностью.

Опять самовосстание: понял, вернее, какой-то глубиной вспомнил: спасет движение! — да, то самое, чего меня хочет лишить проклятая жаба... Долой табак! Да здравствует воздух! Даешь движение!..

И сразу же поражение. Мордой об стол.

Бросив курить, за год не сумел написать ни странички связного текста... Зависимость, захватившая умственные механизмы, курящие писатели сразу поймут, о чем речь, хотя знаю и некоторых, бросивших с превеликим плюсом. Пополз в депрессию, закурил опять, пуще прежнего, но хватило ума не запрезирать себя. Решил — постараюсь, насколько возможно, уравновесить вред табака, отберу свое на других фронтах...

Изменил питание. Подружился с водой. Стал фанатиком свежего воздуха. И — в моем случае главное — начал расхаживаться: ходить, ходить больше, ходить быстрее, еще быстрее, ходить очень быстро, ходить только быстро... Сперва, как и следовало ожидать, очень быстро появлялась загрудинная боль. Несколько раз останавливался в удушающем спазме, с туманом в глазах и ревом в затылке — ну все, приехал, привет инфаркту...

Рисковал с верой, и пришел, настал этот великий миг, который я навсегда запомнил и тут же назвал пробивом — когда болевой спазм сердечных сосудов начинает вдруг как бы оттаивать на ходу, растворяться в пламенеющем торжестве солнца, зажигающегося в груди...

В этот миг я, конечно, не думал о том, что происходит, не сознавал, что перехожу на другую генопрограмму, меняю свой «угол наклона», но тело знало.

Потом больше не останавливался. лишь сбавлял ненадолго скорость. Логично все: сердце ноги кормят.

И мозг кормят, и все остальное. Взнузданные сосуды повинуются быстроте; за час стремительно-упоенной ходьбы на открытом воздухе — ходьбы мощной, до пота, ходьбы до счастья — ходьбы пробивной — организм платит тремя-четырьмя, a то и шестью-восемью часами прекрасного тонуса.

Во время такой ходьбы — и такой же гимнастики (присоединил вскоре) — мой мозг, отдыхая, выполняет уйму работы. Найти ключ к решению, подход к сложному пациенту, найти слово, мелодию, замыслить проект, вообразить диалог, увидеть картину... Все это за столом лишь на 15—20 процентов, а остальное в движении. (Еще процентов десять — не по количеству, но по качеству самых главных — в глубоком расслаблении и во сне...)

Лучшими страницами, интереснейшими идеями, любимейшими стихами обязан я своим двум верным друзьям-докторам: свежему воздуху и собственным мускулам.

Когда пишу книгу или большое письмо — возвращаясь с прогулки, несу в голове несколько готовых страниц, которые остается лишь побыстрее перенести на бумагу. (Три прогулки в парке Сокольники произвели и это письмо.)