Ошибочная версия

Так же точно было установлено, что в дни, предшествовавшие гибели Жалейки, в самый этот день и еще неделю спустя Хаджиев находился в Ташкенте безотлучно. Значит, он не мог быть непосредственным участником убийства.

Выслушав рапорт Выборного, начальник управления спросил:

— Считаете возможным для себя продолжать руководство группой?

Выборный промолчал. Вместо него ответил Чернобыльский:

— Ошибка была. Чья и какая — мы пока не установили. Нашу точку зрения вы знаете, пусть Выборный работает по делу.

— Хорошо, — начальник управления кивнул. — Докладывайте каждое изменение в состоянии дела.

Вечером Выборный и Литвак снова и снова перечитывали дела Жалейки и Белова. К концу дня забрезжила еще нечеткая мысль. Ее подсказали данные лаборатории НТО, протокол осмотра места происшествия. На краю дороги и на внешней стороне мешка были обнаружены несколько пшеничных остьев. Остья были сравнительно свежие и, видимо, на дорогу просыпались, когда мешок снимали с грузовика. Лабораторный анализ и консультация со специалистами показали: пшеница “эритроспермум”, экспериментальная пшеница, не утвержденная еще селекционным институтом.

Утром следующего дня Выборный и Литвак уехали в селекционный институт, оттуда в управление сельского хозяйства. Дело осложнялось тем, что “эритроспермум” сеяли не только в хозяйствах, которым было поручено опробование экспериментального сорта, но и там, где поверили в новую пшеницу.

Затем Литвак и Выборный засели над картой, привезенной из института. Специалисты из ГАИ разбили ее на зоны притяжения к шоссейным дорогам. Рядом с названиями сел были обозначены наименования колхозов и цифры в ровных желтых квадратиках — площади посева “эритроспермума”. По просьбе милиции один из работников управления сельского хозяйства обзванивал элеваторы области, выясняя, кто, в какие сроки и на каких машинах вывозил “эритро” на элеваторы.

— Так. Сколько же у нас получается колхозов?

— В зоне притяжения трассы, на которой был найден труп Белова, таких колхозов семь, — ответил Литвак. — Но это только в нашей области. Машина могла прийти из другой.

— И с другим грузом. Факт лишь один — позавчера он уехал в сторону Сергачева. Это факт. В этих семи колхозах надо опросить всех водителей. Не только выезжавших в Приморск. Всех.

— Опасно, — возразил Литвак. — Водитель может быть сообщником

— Не верю, — Выборный хлопнул ладонью на карте. — Вот где они оставили труп. Не вывезли к морю, не зарыли на отдаленной проселочной дороге, не упрятали в лесах, а до них только семьдесят километров. Нет, они не располагали машиной Вывезли за город и бросили, веточками прикрыли. Спешили вернуться в город. А машина, судя по всему, пошла дальше.

— И все равно осторожность не помешает. — Литвак в эти два дня был особенно вежлив с Выборным. — Так что я с вашего разрешения проведу инструктаж с людьми.

Предстоящую встречу Белый отрепетировал от и до. Трижды повторил свои действия: шла крупная игра, рисковать, лезть наобум нельзя было. И так слишком много уже оставлено, следов, слишком многое поставлено на единственную карту На встречу ехали вместе. После убийства милиционера Белый старался не разлучаться со своим сообщником, видимо, боялся, что Костик может скрыться. А в такси Белый теперь не садился: кто знает, может, таксистам уже раздали их фотографии?

Белый стоял в автобусе, ловил отражение в отсвечивающих подсиненных стеклах. Он чувствовал, что силен, молод, что может внушать страх. И в этом тесном автобусе, где люди стоят плечом к плечу, Белый все равно что царь и бог. Они-то ведь боятся, что он стрелять начнет. А он не боится ничего. И в ту минуту, когда почует опасность, будет стрелять без колебаний.

Иногда Белый особенно остро чувствовал, что все против него. Каждый в отдельности и все вместе. Белый ненавидел их. Сопляков, целующихся в сиверах, где ему приходилось ночевать. Идущих с работы, несущих свою жалкую зарплату, которой Белому хватило бы на один загул.

Белый ненавидел их еще и за то, что все они за кого-то боялись. За своих детей, за свою работу, за свой дом. А ему не за кого было бояться, только за себя.

Когда-то в тюрьме была у Белого одна ночь, в которую подумалось — ну ладно, украдешь ты, допустим миллион. Что дальше? Ну смоешься, спрячешься, отсидишься, следа не найдут. А дальше? Ну опять десять лет будешь ждать, дождешься, забудут про тебя, искать перестанут, высунешь нос на свет. А что тогда? Водка? Миллион за всю жизнь пропьешь. Да ведь водка есть и без миллиона. Бабы? И без денег были у Белого бабы. Только другие, не такие каких он хотел. А к тем не подойдешь с миллионом, им какая-то другая упаковка нужна. Им еще чего еще требуется. Ну что еще? Жениться, дом купить, детей растить? Так для этого воровать и не надо.