Осиновый крест урядника Жигина

— Что, господин горный инженер, страшно?

Савочкин молча кивнул и опустил голову.

— А дальше еще страшней будет, а жить все равно хочется. Хочется жить или нет?

— Хочется! — шепотом выдохнул Савочкин.

— Будешь ты жить, будешь. Только при одном условии — если не попытаешься еще раз меня обмануть. Понимаешь о чем речь?

— Понимаю, — снова шепотом выдохнул Савочкин.

— Тогда слушай и делай, как я скажу. Только не вздумай хоть шаг в сторону шагнуть. Шаг этот последним будет. Пойдем в дом.

Вернулись в дом, где за столом, не меняя позы, сидел Парфенов. Он взглянул на своего управляющего прииском, поморщился, но вслух ничего не сказал.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул Столбов-Расторгуев, — не будем тратить время на упреки и на выговор по службе. Лучше сразу к делу приступим. Дело у нас, господа хорошие, следующее… Сложное, надо признаться, но вполне исполнимое…

Когда он коротко и четко изложил суть своей задумки, Парфенов поднялся со стула, выпрямился в полный рост и покачал головой:

— А вы бес, настоящий бес, без всякого подмеса!

— Можно подумать, что передо мной ангел с сизыми крылышками. Я ведь могу и переиначить — отдам вас полицмейстеру, без всяких условий, и пусть он везет владельца приисков под светлые очи столичной комиссии и генерал-губернатора. Нравится такой расклад?

— Не нравится. Поэтому и соглашаюсь.

— Иного я и не ожидал. Теперь твоя очередь, Савочкин. Все запомнил? Поднимайся, иди. А мы будем ждать тебя с хорошими новостями.

Савочкин потер ладони, словно они у него замерзли, зачем-то расправил носком сапога спутанный половик и вышел, не оглянувшись. Часовой, по знаку Столбова-Расторгуева, который стоял у окна, беспрепятственно выпустил его из ограды, и Савочкин двинулся по улице, медленно переставляя ноги.

Скоро он уже стоял напротив полицмейстера Полозова и говорил, не поднимая головы и глядя в пол, таким тихим голосом, словно окончательно лишился сил:

— Велено передать, что условия принимаются…

— Не помирай, живой еще, — прикрикнул Полозов. — Громче!

Савочкин вздрогнул от окрика, как от удара, вскинул голову и отчеканил:

— Условия приняты! Я возвращаюсь с бумагой, они сразу же выпускают Парфенова.

— Где он будет находиться?

— На краю улицы будет стоять. Ему крикнут, что может идти, но не раньше, пока бумагу не получат. Иначе могут пристрелить.

— Ясно. Прочитают бумагу, удостоверятся, что подлинная. Она и есть подлинная. Мы, Савочкин, не мошенники. Сейчас получишь эту бумагу и пойдешь. А сопровождать тебя будут мои люди, — полицмейстер показал на Гришу-Мишу. — И учти, если случится какая пакость, они очень метко стреляют. Все понял?

Савочкин послушно два раза кивнул, желая заверить, что понял он все прекрасно и что никакой пакости не случится. Полозов поднялся на второй этаж конторы, в кабинет управляющего, скоро вернулся и вручил Савочкину бумажный лист. Тот, не разворачивая этот лист, прижал его двумя руками к груди и вышел на улицу. Гриша-Миша, не отставая, последовали за ним. Проводили его до края улицы и остановились, а затем, оглядевшись, разошлись в разные стороны и прислонились к заборам. Встали таким образом, чтобы можно было в случае опасности перепрыгнуть через эти заборы.

На кривой улице было пустынно — ни одного человека, будто в низких и серых домишках, заметенных снегом по самые крыши, все жители затаились. Впрочем, так оно и было — слух, что на прииске в открытую объявилась шайка, порхнул и разошелся, поэтому, чтобы лишний раз не испытывать судьбу, видавшие виды приисковые обитатели благоразумно предпочитали отсидеться за своими стенами и дальше нужников не высовывались. Нарушал безлюдную тишину лишь чей-то ошалевший петух, который голосил хриплое «ку-ка-ре-ку» без всякого перерыва, словно хотел до кого-то докричаться. Но никто ему не отзывался, и он продолжал голосить с новой силой, еще настойчивей.

Гриша-Миша не шевелились, стояли, как приклеенные к заборам. Но вот они встрепенулись, выструнились, зорко оглядывая улицу — в ее начале, возле дома Катерины, возникло оживление, вышли какие-то люди, издали казалось, что черный горох высыпали на белый, искрящийся под солнцем снег. Но скоро от всех отделилась одна фигура, неуверенно двинулась в сторону приисковой конторы, беспрестанно оглядываясь назад. Ближе, ближе… Вот уже различимой стала длиннополая богатая шуба, островерхая меховая шапка, и Гриша-Миша, каждый по отдельности, не сговариваясь, облегченно вздохнули — клюнули, мошенники, заглотили наживку, придуманную полицмейстером, отпустили Парфенова в обмен на бумагу, на которой указан маршрут до тайника. Теперь самое главное — не поторопиться, не сорваться на глупой неосторожности. Вглядывались в четыре глаза, сторожили каждый шаг приближающегося Парфенова, уже хорошо видели, что лицо у него почти полностью закрыто шарфом. Чего он обмотался? Может, обморозился? Или побили? Ничего, сейчас дойдет и станет ясно.