Осип Мандельштам: Жизнь поэта

Может быть, Тихонов так и не смог простить Мандельштаму ядовитого определения, которым Осип Эмильевич припечатал когда—то его верноподданническую поэзию: «Здравия желаю, акмеизм»?[539]

Стремясь хоть как—то поправить свое жилищное положение, Мандельштамы обратились с прошением к В. М. Молотову, написанным от лица Надежды Яковлевны: «Наладить работу в Армении Мандельштаму не удалось из—за незнания армянского языка, и после нескольких месяцев отдыха нам пришлось вернуться на север. В Закавказье Мандельштам вполне оправился от болезни, но, попав на север в те же, вернее – в более тяжелые бытовые условия, он несомненно скоро расшатает свое здоровье, и все вернется к прежнему положению. <…> Основная беда в том, что Мандельштам не может прокормиться чисто литературным трудом – своими стихами и прозой. Скупой и малолистный автор, он дает чрезвычайно малую продукцию… После тяжелого жизненного кризиса, после перенесенной болезни, Мандельштам – пожилой и утомленный человек – очутился у разбитого корыта. <…> А чтобы его сохранить, нужно создать для него нормальные условия жизни – дать ему академическую спокойную работу. <…> Второй вопрос – квартирный. Все эти годы у нас не было средств, чтобы купить себе квартиру. <…> Нигде, ни в одном городе нельзя получить жилплощади. Мандельштам оказался беспризорным во всесоюзном масштабе».[540]

Никакой помощи сверху поэт не дождался. Нужно было собираться в Москву. Последние дни в Ленинграде супруги прожили раздельно. Осип Эмильевич – у брата Евгения; Надежда Яковлевна – у своей сестры, «в каморке за кухней». Все эти обстоятельства отразились в коротком мандельштамовском стихотворении, созданном в январе 1931 года:

Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.

Острый нож да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,

А не то веревок собери —
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.[541]

Стихотворение начинается с почти идиллической статичной картинки: двое сидят на кухне, перед ними – каравай хлеба. Легко догадаться, что двое – это муж и жена (гостей на кухне не принимают). Далее, однако, спокойствие и уют сменяются все более и более лихорадочным движением («накачай», «собери», «завязать корзину», «уехать»). И вот уже в финальном двустишии вместо кухни перед читателем возникает ее стопроцентный антипод – многолюдный вокзал, куда, спасаясь от зловещего «никто», уезжают муж и жена. Семье суждено раствориться среди неприкаянных вокзальных пассажиров – таков трагический итог стихотворения.

В Москву Мандельштамы приехали в середине января 1931 года. Надежда Яковлевна временно поселилась у своего брата Евгения на Страстном бульваре, Осип Эмильевич – у своего брата Александра в Старосадском переулке. «Помню его с папиросой в руках, стоящим в нашем огромном коридоре, куда вечно выходили курить соседи, звонил телефон и играли дети» (из мемуаров Раисы Леоновны Сегал);[542] «Ося был очень нервозен, непрерывно курил, кричал: „чаю! чаю!“, занимал подолгу общий телефон, вызывая протесты соседей» (из воспоминаний жены Александра Мандельштама – Элеоноры Самойловны Гурвич).[543]

Меж тем гайки в стране завинчивали все туже. Следующий за процессом Промпартии этап государственных репрессий в СССР ознаменовался делом так называемого «Союза бюро РСДРП (меньшевиков)»: 1 марта 1931 года «Правда» напечатала подборку материалов под общей шапкой «Сегодня пролетариат Страны Советов судит врагов социализма, наемных слуг „торпромов“ и детердингов – социал—интервентов»;[544] «Известия» в этот день опубликовали редакционную статью «Социал—вредители перед пролетарским судом».[545]

2 марта на первой странице «Правды» была помещена редакционная статья «Строжайшую кару социал—вредителям!»; «Известия» напечатали передовицу «Признание виновных».[546]

Вторым марта 1931 года датировано Мандельштамовское стихотворение «Колют ресницы. В груди прикипела слеза…», где во второй строфе отчетливо прозвучали тюремные, лагерные мотивы:

С нар приподнявшись на первый раздавшийся звук,
Дико и сонно еще озираясь вокруг,
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает.