Оскар и Розовая Дама и другие истории

– Ага, это было потрясающе. Из меня уходила ненависть. Если бы барабаны не остановились, я бы, наверное, обдумал то, что произошло с моей матерью. А классно было молиться, мсье Ибрагим; правда, я предпочел бы молиться в кроссовках. Чем тяжелее тело, тем легче дух.

С этого дня мы частенько делали остановки, чтобы потанцевать в известных мсье Ибрагиму текке. Иногда сам он не вертелся, а просто пил чай, прищурившись, но я вертелся как бешеный. Нет, на самом деле я вертелся, чтобы перестать беситься.

Вечерами в деревнях я пытался заговорить с девушками. Старался изо всех сил, но это не очень срабатывало, а вот мсье Ибрагим, который не делал ничего особенного, разве что, улыбаясь, тихо и умиротворенно потягивал свой анисовый ликер, уже через час обычно был окружен народом.

– Ты чересчур суетишься, Момо. Если хочешь иметь друзей, не стоит суетиться.

– Мсье Ибрагим, как вы считаете, я красивый?

– Ты очень красивый, Момо.

– Нет, я не это имел в виду. Как вы думаете, когда я вырасту, то буду достаточно красив, чтобы нравиться девушкам… бесплатно?

– Да через несколько лет они сами будут тебе приплачивать!

– Да, но… сейчас на меня никакого спроса…

– Естественно, Момо. Ты только погляди, как ты берешься за дело? Ты пялишься на них, словно говоря: «Видали, какой я красавец!» Ну конечно, они смеются. Ты должен смотреть на них, всем видом показывая: «Никогда не видел никого прекрасней вас». Для нормальных мужчин, я хочу сказать, таких, как мы с тобой, – не Алена Делона или Марлона Брандо, нет, их красота – это прежде всего то, что они сами видят в женщине.

Мы смотрели, как солнце потихоньку скрывается за горными вершинами, а небо становится фиолетовым. Папа пристально глядел на вечернюю звезду.

– Момо, перед нами была поставлена лестница, чтобы мы могли сбежать. Человек сначала был камнем, затем растением, затем животным – про животное-то он и не может забыть и нередко вновь в него превращается, – а затем он стал человеком, наделенным знанием, разумом, верой. Представляешь себе, какой путь ты проделал из пыли, чтобы стать тем, кто ты есть сегодня? А позже, когда ты превзойдешь свою человеческую сущность, ты станешь ангелом. И с землей все будет покончено. В танце ты это предчувствуешь.

– М-да. Я, во всяком случае, ни о чем таком не помню. Вот вы, мсье Ибрагим, вы помните, как были растением?

– А ты прикинь, чем я занимаюсь, сидя часами неподвижно на своем табурете в бакалейной лавке?

Затем настал тот знаменательный день, когда мсье Ибрагим объявил мне, что скоро мы прибудем на его родное море и встретим его друга Абдуллу. Он был взволнован, как юноша. Сначала он хотел сходить туда один, на разведку, и попросил меня подождать под оливой.

Как раз был час сиесты. Я прикорнул, прислонившись к дереву.

Когда я проснулся, дня как не бывало. Я ждал мсье Ибрагима до полуночи.

Я дошел до следующей деревни. Когда я появился на площади, ко мне кинулись люди. Я не понимал их языка, но они оживленно что-то говорили; казалось, они хорошо меня знают. Они привели меня в большой дом. Сначала я миновал длинный зал, где несколько женщин, сидя на корточках, раскачиваясь, издавали стоны. Затем меня привели к мсье Ибрагиму.

Он лежал, весь израненный, покрытый синяками, в крови. Машина врезалась в стену.

Выглядел он совсем скверно.

Я кинулся к нему. Он приоткрыл глаза и улыбнулся:

– Момо, путешествие подошло к концу.

– Да нет же, мы ведь еще не добрались до вашего родного моря.

– А я к нему уже приближаюсь. Все рукава реки впадают в одно и то же море. Единое море.

Тут я, не сдержавшись, заплакал.

– Момо, я недоволен.

– Я боюсь за вас, мсье Ибрагим.

– А я не боюсь, Момо. Я знаю то, что написано в Коране.

Ему не стоило произносить эту фразу, так как она напомнила столько всего хорошего, что я просто зашелся в рыданиях.

– Момо, ты плачешь о себе, а не обо мне. Я хорошо прожил свою жизнь. Дожил до старости. У меня была жена, она уже давно умерла, но я ее все так же люблю. У меня был друг Абдулла, которому ты передашь от меня привет. Дела в моей лавке шли хорошо. А Голубая улица очень хороша, хоть она на самом деле и не голубая. А потом у меня был ты.

Чтобы сделать ему приятное, я проглотил слезы, поднатужился – и бац: улыбка!

Он был доволен. Казалось, что ему уже не так больно.

Бац: улыбка!

Он тихо закрыл глаза.

– Мсье Ибрагим!

– Тсс… Не волнуйся. Я не умираю, Момо, я присоединяюсь к необъятному.

Вот так.

Я еще немного задержался в тех краях. Мы много говорили о папе с его другом Абдуллой. И мы тоже много вертелись.

Мсье Абдулла был как мсье Ибрагим, но только то был пергаментный мсье Ибрагим, с кучей редких слов, стихов, заученных наизусть, мсье Ибрагим, который большую часть времени читал, а не сидел за кассой. Те часы, когда мы вертелись в текке, он называл танцем алхимии, танцем, превращающим медь в золото. Он часто цитировал Руми. Тот говорил: