Оскар Уайльд, или Правда масок

Парижские газеты «Фигаро», «Матен», «Тан» и «Орор», набросившиеся на эту исповедь, всячески усиливали нервное возбуждение, каждая в своем лагере. Ярость антидрейфусаров не знала границ; Анри Рошфор взялся за перо. Прежде всего ему показалось странным, что Эстерхази, оправданный в связи с отсутствием состава преступления, вдруг сам заявил перед зарубежными журналистами о своей виновности, которую до этого всячески отрицал. Рошфор задался вопросом, не пахнет ли здесь ста тысячами франков Синдиката и кто оплатил поездку Эстерхази и пребывание в Лондоне? 13 октября «Таймс» несколько колонок посвятила перечислению основных событий, связанных с делом, придав ему уже европейский размах и утверждая, что ни в Германии, ни в Италии никто не верит в виновность Дрейфуса. Кроме того, тон заявлений лорда Эскуита становился все тверже, когда он говорил об экспедиции Марша-на, которая подошла к стенам Фашоды. В довершение всего начали поговаривать о заговоре военных с целью свергнуть ревизионистское правительство: «Скандал по делу Дрейфуса сделал достоянием гласности тот факт, что дела во Франции обстоят совершенно невероятным образом». В конце концов пресса, уже не стесняясь, сравнила военный суд, вынесший приговор Дрейфусу, с судом инквизиции. В ноябре 1898 года «Меркюр де Франс» поместила на своих страницах французский перевод «Баллады Редингской тюрьмы», которая уже была опубликована в майском номере журнала; это дало возможность Жану Лоррену, посвятившему ей хвалебную статью, напомнить о несправедливом осуждении автора «Баллады» в той самой Англии, которая покрыла себя бесчестьем в Трансваале, уничтожая буров, и которая посадила в тюрьму Уайльда, вменив ему в вину порок, считающийся в этой же стране обычным делом.

В начале декабря Уайльд опять оказался в отчаянном положении. Он написал Андре Жиду, который только что прислал ему свои «Размышления о некоторых вопросах литературы и морали», душераздирающее письмо: «Мой дорогой друг, я очень Вам благодарен. Ваш сборник изречений — просто маленький шедевр эстетического достоинства, причем эта книга — первый подарок, который я получаю от Вас. Я очень этому рад и с огромным удовольствием перечитал ее снова. И вместе с тем я сейчас очень расстроен. Я давно ничего не получал из Лондона от моего издателя, который должен мне деньги, и поэтому прозябаю в полной нищете. Не знаю, можете ли Вы мне чем-нибудь помочь, но если бы Вы одолжили мне двести франков, то сделали бы меня вполне счастливым, так как на эти деньги я смог бы продержаться какое-то время. Видите, в какой степени трагедия моей жизни стала безобразной. Страдание можно, пожалуй даже необходимо, терпеть, но бедность, нищета — вот что страшно. Это пятнает душу»[603]. Андре Жида, не слишком расположенного рисковать двумя сотнями франков, тем не менее тронуло такое отчаяние, и он предложил Уайльду отправиться вместе в путешествие. Тем временем в Париж, как нельзя более кстати, приехал Фрэнк Харрис, который и взял на себя заботу о своем невыносимом друге. Каждый день он обедал и ужинал с Уайльдом у «Дюрана» или в таверне «Пуссэ», где Уайльд успел сделаться завсегдатаем, дал ему в долг несколько фунтов и решил увезти его на Лазурный Берег, где недавно купил отель в Монте-Карло. Об этом Уайльд написал Жиду: «Я благодарю Вас. В Париж только что приехал один из моих друзей, редактор лондонского „Субботнего обозрения“, он увозит меня с собой на два месяца в Канны. Может быть, там мне удастся найти свою душу. Надеюсь увидеться с Вами по возвращении»[604].

Уайльд в очередной раз погрузился в мечты, полный радужных надежд. Когда он приедет в Ля Напуль, море, солнце, аромат цветов помогут ему написать шедевр! Вдали от парижской суматохи, от постыдных сидений на террасе кафе, жалоб хозяев гостиниц он мог наконец обрести здесь то, чего с таким нетерпением ждал, сидя в тюремной камере: «Природа, чьи ласковые дожди равно окропляют правых и неправых, найдет для меня пещеры в скалах, где я смогу укрыться, и сокровенные долины, где я смогу выплакаться без помех. Она усыплет звездами ночной небосвод, чтобы я мог бродить в темноте, не спотыкаясь, и завеет ветром мои следы, чтобы никто не нашел меня и не обидел»[605].

Поселившись 16 декабря в «Отель де Бэн», он погрузился в это лирическое состояние, скрывавшее от него реальную жизнь. Он выехал в Ниццу, чтобы поаплодировать Саре Бернар в «Тоске» Викторьена Сарду, при этом его сопровождал новый наперсник: Гарольд Меллор. Когда спектакль закончился, Уайльд поспешил в усыпанную цветами гримерную, и они упали в объятья друг друга, целуясь и обливаясь слезами, короче говоря, они разыграли замечательную сцену: автор и его Саломея, от которой он был в таком восторге. «Я отправился повидаться с Сарой, и она поцеловала меня и заплакала, и я тоже заплакал, и весь вечер все было чудесно»[606].