Оскар Уайльд, или Правда масок

Уайльд вовсе не сожалел о вновь приобретенных знаниях, лишний раз убедившись, насколько свободный и дикий американский Запад более восприимчив к культуре, чем Восток, развращенный близостью тлетворных веяний Европы. Однако револьверная пальба, слишком суровые нравы, уличные сражения проституток удручали его. Уайльд уехал из Денвера с гораздо меньшими сожалениями, чем те, с которыми ему пришлось оставить ледвиллскую публику, и направился в Сент-Луис, где посетил дом Джесси Джеймса, одно из самых популярных мест в Миссури; здесь наперебой раскупали как реликвии домашние веши знаменитого головореза. Оскару устроили экскурсию в тюрьму, и вид одного из заключенных, читающего в камере Данте и Шелли, навел его на размышления, полностью подтвердившиеся дальнейшей судьбой: «Удивительным и прекрасным показалось мне, что скорбь одинокого флорентийца в изгнании сотни лет спустя служит утешением в скорби простому узнику в современной тюрьме; а один убийца с печальными глазами (через три недели, как мне сказали, его повесят) проводит оставшиеся дни за чтением романов — скверная подготовка к тому, чтобы предстать перед Богом или Пустотой»[200].

20 апреля весь Канзас-Сити собрался в зале оперного театра, где выступал принц эстетов. И уже в который раз его голос, его талант и обаяние оказались выше газетных насмешек; выступление принесло ему новый успех у простой и скромной публики, понимавшей его гораздо лучше, чем так называемая образованная публика восточного побережья.

12 мая поэт был в Монреале. О его прибытии возвещали огромные афиши, расклеенные на стенах домов. Он пользовался всеобщим вниманием и принимал представителей прессы в отеле «Виндзор». Его оксфордское произношение, по общему мнению, звучало «диковинно», но это не помешало Уайльду мгновенно завоевать симпатии зрителей и поздравить себя с очередным успехом. До этого ему уже удалось привлечь всеобщее внимание к одному талантливому чикагскому скульптору, который прозябал в неизвестности и который благодаря Уайльду сделался гордостью всего города. Из Оттавы Уайльд написал Уистлеру очередное письмо, которое, как повелось, было опубликовано в газетах к восторгу публики, с интересом наблюдавшей за блестящим диалогом двух великих художников: «Мой дорогой Джимми, я хочу, чтобы ты познакомился, а значит, и полюбил мисс Ричардс[201], не просто художницу, а самый настоящий маленький культурный оазис в Канаде. Она уже стала восторженным поклонником твоих картин, вернее, моих описаний твоих картин, которые ничуть не хуже, а часто намного лучше оригиналов. Она безусловно достойна твоего сине-белого фарфора, и поэтому я посылаю ее к тебе вместе с этим письмом. Уверен, ты примешь ее наилучшим образом.

P.S. Америку к цивилизации я уже приобщил — осталось только Небо!»[202]

Не получая ответа от своего закадычного врага, Оскар отправил новое письмо: «Дорогой старый бездельник Сухая игла! Почему не пишешь? Даже оскорбительное послание доставило бы мне радость; я здесь читаю о тебе лекции, чем навлекаю на себя гнев всех американских художников. Салон, разумеется, имеет успех. „Маленькую Розовую леди“[203]… я часто вспоминаю, расскажи мне о ней. И потом, когда ты собираешься в Японию? Вообрази себе книгу: я — автор, ты — иллюстратор. Мы бы разбогатели»[204].

Вот уже полгода Уайльд путешествовал по Соединенным Штатам и Канаде, и новые организаторы турне, убедившись в успехе, планировали продлить его пребывание на континенте. Однако Уайльд утомился от долгих переездов по железной дороге, какими бы комфортабельными ни были поезда, от постоянных лекций на одни и те же темы, устал от бесплодных попыток найти возможность поставить «Веру». Тем более что вашингтонские, нью-йоркские и чикагские газеты снова принялись за свое: время от времени они объявляли, что его эстетская миссия единственной своей целью имела деньги, которые приносили ему выступления. И все же он продолжал.

15 мая Оскар появился на выставке в Торонто среди восхищенной и любопытной толпы, явно сожалевшей о том, что он одет в обычный костюм. 15 июня апостол современного искусства проехал через Новый Орлеан. 20 июня в Сан-Антонио местные газеты скостили ему два года, сделав двумя годами моложе. Из Галвестона, где его, должно быть, за высказывания о войне Севера и Юга, произвели в полковники, Уайльд вернулся, по собственному выражению, с ощущением «драгоценного камня, оправленного в хрусталь». Газеты не преминули перепечатать его слова: «По-моему, дело, которое отстаивал Юг во время гражданской войны, сродни тому, за что борется современная Ирландия. То была борьба за самостоятельность и свободу»[205].