Осколки чести

Время от времени он начинал прихрамывать, стараясь уменьшить нагрузку на больную ногу, но затем замечал ее взгляд, и переходил на решительный марш. Но к концу дня от отбросил притворство и уже откровенно хромал. Несмотря на это он продолжал вести их вперед — и когда солнце уже склонилось к закату, и когда заалела вечерняя заря, и когда сгустились ночные сумерки, — пока наконец изрытая кратерами гора, служившая им ориентиром, не встала перед ними черной тенью. Лишь тогда, спотыкаясь в темноте, он объявил привал на ночь. Корделия была очень рада, поскольку Дюбауэр уже совсем выбился из сил, тяжело опирался на нее и все норовил прилечь. Они устроились на ночлег там, где остановились, прямо на красной песчаной земле. Форкосиган надломил люминофор и встал на свою обычную вахту. А Корделия лежала на земле и созерцала недостижимые звезды, вершившие свой путь в небесной вышине.

* * *

Форкосиган попросил разбудить его до рассвета, но она дала ему отоспаться. Ей не нравился его вид: бледность сменялась лихорадочным румянцем, а дыхание стало частым и неровным.

— Может, вам лучше принять ваше обезболивающее? — спросила она его, когда он встал, с трудом опираясь на еще более распухшую ногу.

— Нет еще. Я приберегу его на конец пути. — Вместо этого он срезал себе длинную палку, и трое путников снова зашагали вперед. Теперь это стало для них каждодневной задачей — шагать из утра в вечер, покуда их собственные тени не останутся у них за спиной.

— Долго нам еще идти? — спросила Корделия.

— Примерно день-полтора, в зависимости от того, как пойдем. — Он скривился. — Не волнуйтесь, вам не придется тащить меня. Я один из самых тренированных людей в моем экипаже. — Он похромал дальше. — Из тех, кому за сорок.

— А много в вашем экипаже сорокалетних?

— Четверо.

Корделия фыркнула.

— Все равно, если потребуется, у меня в аптечке есть стимулятор, который даже мертвого поднимет. Но его я тоже хочу приберечь на крайний случай.

— Ждете каких-нибудь неприятностей?

— Зависит от того, кто примет мой сигнал. Я знаю, что у Раднова — моего политофицера — есть по крайней мере двое агентов среди связистов. — Он сжал губы, снова испытующе поглядев ее. — Видите ли, я не думаю, что это всеобщий мятеж. Скорее, импровизированная попытка убийства. Раднов и еще несколько офицеров решили втихую избавится от меня и спрятать концы в воду, свалив все на вас, бетанцев. Если я прав, то на корабле все сейчас считают меня убитым. Все, кроме одного.

— Кого именно?

— Хотел бы я знать. Того, кто стукнул меня по голове и спрятал в папоротниках, вместо того чтобы перерезать мне глотку и сбросить в ближайшую расщелину. Похоже, в группе у лейтенанта Раднова есть мой сторонник. И все же — будь этот тип действительно верен мне, ему стоило только слово сказать Готтиану, моему первому помощнику, и тот мигом выслал бы патруль подобрать меня. Так кто среди моего экипажа настолько запутался, что предает сразу обе стороны? Или я что-то упустил?

— Может, они до сих пор преследуют мой корабль, — предположила Корделия.

— Где сейчас ваш корабль?

Сейчас уже можно быть откровенной, прикинула Корделия: теперь это уже не стратегический, а чисто отвлеченный вопрос.

— Ну, наверное, на пути к Колонии Бета.

— Если только их не поймали.

— Нет. Когда я с ними разговаривала, они уже вышли из вашей зоны обстрела. Может, они и не вооружены, но скорость у них такая, что они могут круги наматывать вокруг вашего боевого крейсера, и тот все равно их не достанет.

— Хм, пожалуй.

«А он совсем не удивлен, — заметила Корделия. — Могу поспорить, что он читал такие доклады о наших секретных разработках, от которых всю нашу контрразведку удар бы хватил».

— И как долго они будут его преследовать?

— Это решать Готтиану. Если он сочтет, что надежды захватить их нет, то вернется на пограничную станцию. В противном случае он приложит все усилия для того, чтобы захватить ваш корабль.

— Почему?

Он искоса глянул на нее.

— Я не в праве обсуждать это.

— Не понимаю, почему бы и нет. В ближайшем будущем мне не светит ничего, кроме барраярской тюремной камеры. Забавно, как меняются воззрения на жизнь. После этого вояжа даже тюрьма покажется верхом роскоши.

— Я постараюсь, чтобы до этого не дошло, — улыбнулся он.

Его глаза тревожили ее, да и улыбка тоже. Его краткие и язвительные выпады она могла парировать напускной беззаботностью, защищаясь, как фехтовальщик рапирой. Но как отразить его доброту? Это ведь все равно что воевать с морем: ее выпады смягчаются и теряют всю свою силу. Она вздрогнула, чуть отшатнувшись. Его улыбка тут же погасла, и лицо снова сделалось замкнутым и мрачным.

ГЛАВА 3

Наскоро позавтракав, они некоторое время шли молча. Форкосиган первым нарушил молчание — похоже, лихорадка подточила его сдержанность.

— Поговорите со мной. Это отвлечет меня от моей ноги.

— О чем?

— О чем угодно.

Она задумалась.

— Как по-вашему, есть разница между командованием обычным кораблем и военным?