Осколки любимого сердца

Блондин протянул к ней руку и, не отрывая холодных глаз от заплаканного Сашиного лица, ухватил ее за вырез блузки. Послышался треск, на пол с частым стуком посыпались мелкие пуговицы. Мгновение, и упругие белые груди выпрыгнули из чашечек расстегнутого лифчика, освободившись от стягивавшей их материи. Истошно завизжав, Саша бросилась в сторону, судорожно прикрыв руками обнаженную грудь, сжавшись от жгучего чувства стыда. Второго прикосновения этих холодных пальцев она не перенесет, нет, ни за что не перенесет, она умрет раньше, чем до нее опять дотронутся!

Но за ней никто не последовал. Толстяк, вернувшись на свое место за столом, только сально улыбался, словно филин, поворачивая голову во все стороны. Мужчина с татуировками, казалось, вообще не замечал ничего из того, что происходит, и спокойно цедил пиво. Блондин замер в углу. Нервным движением Саша обняла себя за плечи, пытаясь успокоиться и унять дрожь. Под ярким светом лампы, полуобнаженная, выставленная на обозрение четырех пьяных мужчин, Саша чувствовала себя совершенно униженной и опозоренной. Ее лицо то ярко краснело, то покрывалось мертвенной бледностью. В предбаннике было очень тепло, даже жарко, но девушке казалось, что холод пронизывает ее до самых костей. К ощущению холода и непереносимого унижения примешивалось чувство страха и стыда. К горлу подкатил комок, слезы вновь заполнили ее глаза, и Саша часто-часто заморгала, пытаясь не выпустить их наружу.

А Руслан, подойдя к столу, не присаживаясь, выпил фужер коньяка и закусил первым, что попалось под руку. Когда он обернулся к Саше, на толстых губах еще висела капустная стружка.

— Хорош сопли тянуть. Пошли со мной, дорогая.

Саша заплакала в голос, закрыв лицо руками. В ней что-то разом надломилось. Она поняла, что самого худшего ей не избежать…

* * *

В комнате на втором этаже, меблированной только одной большой кроватью, платяным шкафом и ночным столиком с зажженной лампой, терпение насильника окончательно истощилось.

— Ты хочешь, чтобы я сделал это один или позвал остальных?

— Пожалуйста, не зови, если ты человек, — опустив голову низко-низко, бормотала Саша.

— Расстегни сама, ты ведь не хочешь прийти домой в разорванной одежде. Что ты тогда скажешь маме? Будешь паинькой — и все кончится хорошо. Будешь кочевряжиться и дальше — на круг пущу, всех четверых обойдешь, поняла, дрянь?!

Жирная потная рука на несколько секунд с силой сдавила ей горло. Сопротивляться больше не было сил. Он расстегнул «молнию» на ее джинсах и сдернул их вместе с бельем…

Саша вся сжалась и крепко зажмурилась, чтобы не видеть раскрасневшегося лица парня, шумно сопевшего от усердия и лапавшего ее нагое тело. Он брал ее грубо, мощными рывками. Саша уже не плакала — она молилась про себя, чтобы все кончилось поскорее.

«Только бы уйти отсюда… Только бы уйти… Где-то здесь есть поезд, железнодорожная станция… Рельсы… Я жить не буду…»

…Когда она оделась (вместо разорванной блузки Руслан милостиво кинул ей чей-то старый свитер, который нашелся тут же, на полках страшно скрипящего шкафа), он вывел ее на темную улицу. Подталкивая жертву впереди себя, прошел мимо машины, провел через какую-то лесополосу (Саша шла, переставляя ноги, как марионетка, ей уже было все равно, куда и зачем) и остановился на обочине шоссе. Уже начинало светать.

— Ну, что? Пришла в себя? — Ее грубо развернули, ненавистная рука сжала лицо, заставила посмотреть в глаза своему насильнику. — А я и не знал, что ты такой питекантроп. Сколько тебе лет, маменькина дочка? Восемнадцать? Двадцать?

— Шестнадцать, — прошептала Саша.

— А-абалдеть! В твои годы — и быть девственницей! Первый раз такое слышу вообще. Надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что я забрал у тебя этот маленький пустячок? — хохотнул он. — В конце концов, мы же делали это вместе! Искореняли твою девственность, как порок половой неграмотности!

Он довольно заржал и оттолкнул Сашу, словно ненужную вещь или сломавшуюся, давно надоевшую ему игрушку. Спотыкаясь и чувствуя, что донельзя ослабевшие ноги вот-вот откажут ей, девушка побрела по обочине. Насвистывая, Руслан направился в обратную сторону.

* * *

— Все это я слышал вечером… То есть подслушивал… когда Сашка с отцом на кухне сидели. От меня заперлись, но я все слышал! — крикнул Ромка. — Отец такой неловкий был, все время ронял что-то. Чашками гремел, ложками, холодильником хлопал, хотя Сашка три раза ему сказала, что ни чая, ни кофе не хочет. И у них был разговор…

— Какой?

— Такой…

— Доча… Как же ты теперь… будешь-то, а, доча? — спрашивал Илья Андреевич.

— Завтра с утра пойду в милицию и напишу заявление, — твердо отвечала Саша.

— Это, конечно, правильно, Сашуля… Так и надо сделать, — говорил отец как-то не очень уверенно.

— У тебя же не может быть других предложений, папа?!

— Нет, конечно, нет… Конечно, нет, что ты… Но я просто… Я просто думаю о тебе… О том, будет ли тебе это по силам…

— Что именно? — И ее, и Ромку всегда сердила эта отцовская привычка то и дело обрывать фразу на полуслове!