Осколки недоброго века

Обед прошёл немного натянуто. За стол был приглашён и министр иностранных дел Владимир Николаевич Ламсдорф – как раз его автомобильчик, сердито пыхтящий и веющий вонючим сизым выхлопом, подали к парадному.

Присутствовала фрау Гессен-Дармштадтская, немногословно, но забавно лопоча с акцентом, иногда вворачивая изящные немецкие обороты, вполне возможно, что-то по-бабьи чувствуя и пытаясь внести лёгкость. Однако всякие и без того не принятые за столом деловые разговоры при женских ушах исключили вовсе (по причине досадных моментов узкого круга… о чём позже).

Лишь император, стараясь показать незначительность, обронил, обращаясь к Гладкову:

– А ведь в упомянутом вами вопросе об изобретательствах затронута немалая казуистика. Сии комиссии (по адмиралтейству, главному артиллерийскому управлению и другие) существуют на казенный кошт. И немалое финансирование на иные проекты выделяют. Как избегнуть тупиковых направлений, не тиражируя особыми циркулярами секретные сведения и не расширяя посвящённых в… хм? Сложно-с. Проблема…

* * *

Да, это была проблема.

Правитель империи, имеющий эксклюзивные материалы, дающие пищу для размышлений, выводов, предоставляющие определённые преимущества – политического, экономического и технического характера, был вынужден ограничиваться узким кругом осведомлённых.

С кем ему приходилось делить знания, советоваться, принимая решения?

С Ширинкиным? Который чуть ли не умолял «не ширить список доверенных лиц». В первую очередь, опасаясь за жизнь монарха. Обоснованно – за козырь под названием «Ямал» табакеркой можно получить и от своих – ближайших и «великих», науськанных из-за бугра.

С Авеланом? Который при всей адекватности, оставался военным моряком с необузданной потребностью в плавающей броне и пушках.

С Гладковым? Чужим и в чём-то непостижимым пришельцем. Который познал Россию под отвратительной властью большевиков и, не скрывая, восхвалял многие достижения Советов.

Даже министр иностранных дел Ламсдорф выпадал из обоймы! Довольствуясь уже априорными данными, порой вызывавшими у него недоумение: «Откуда досель не блиставший политической смекалкой государь Николай черпает ту или иную информацию? Чем он руководствуется, задавая императивы, выбирая направление государственного курса, с заглядом на ближайшие десять (как минимум) лет?»

Романов прекрасно осознавал эту ограниченность, особенно в вопросах геополитики, где остро необходимы были взгляд, знание, дипломатическое чутьё, аналитическая работа и прогнозы профессионала. Отчасти, а где и в полной мере, неполноценность такого положения компенсировалась всё той же поистине великолепной информационной составляющей, в которой собран практически весь политический расклад на ближайшие годы, выявленные и обсосанные историками скрытые помыслы государств, мотивации их правителей.

И известные последствия.

Однако Николай ни на минуту не забывал, что изменение исторических событий, возможно даже один неосторожный непродуманный шаг могут привести к тому, что всё пойдёт по-иному! Когда уже не будешь знать, что же там за новым историческим поворотом!

А ещё боялся, если всё вообще пойдёт вразнос! И не остановить.

Так же, как случилось с Великой войной! Когда все интересанты рассчитывали на скорую победу, а затянуло… И последствия оказались поистине ужасными.

Именно потому Первая мировая занимала его думы едва ли не больше, чем текущая русско-японская. Так как знал, что даже при всех известных неудачах война с японцами и первая русская революция не грозили полным крахом.

Конечно же исход войны на востоке увязывался в общую конфигурацию геополитического расклада, дальнейшего промежуточного межвоенного периода с критическими точками вероятных конфликтов и заключённых союзов – с кем-то и против кого-то. Но итогом была Первая мировая война. И великие потрясения для империи. И его личные.

Как там однажды высказал ему этот нигилистически и безбожно ужасный человек: «Да, мы все умрём. Мы, без всякого сомнения, все рано или поздно умрём! И понимая это, и ощущая это как неизбежность, цепляясь за жизнь, мы сознательно ли, или неосознанно делаем свой исключительный нравственный выбор.

Правители мыслят не тысячными категориями, а жизнью-смертью десятков, сотен тысяч. А кто и миллионами погибших.

Но кто подводил баланс? Кто считал, как аукнулись те или иные решения? Единственные правильные или бездарно ошибочные? Сколькими-то смертями сейчас, но зато столькими-то счастливчиками потом?

Как бы там ни было, в государственных устройствах случается всякое: революции, тирании, демократии… империи процветают, увядают или вовсе рушатся под варварскими волнами. Но это ничто по сравнению с твоей личной смертью».

* * *

Императорский стол как всегда был на высоте – вкусно, разнообразно, гармонично. И никакого лишнего пресыщения – в подаче блюд и порциях. И даже во времени, отведённом на то или иное кушанье. Впрочем, Гладкова на таком «преступлении» не поймаешь, и без того был научен и своеобразно искушён. Ещё в той жизни.