Осколки памяти

Станцию Ауце в первый раз освободили 9 августа 1944 года. Немцы перешли в контрнаступление и добились отступления наших войск. Вытеснили их окончательно как раз 28 октября, когда Валентин и уничтожил два фашистских дзота. Тогда тоже непрерывно шел дождь. Но слякоть затрудняла контратаки немцев, выдохшаяся пехота передвигалась медленнее, и, соответственно, оставляла больше времени для прицеливания. Германские войска откатились в сторону границы Литвы. Но это не было «драпанием», они отходили на очередной рубеж обороны. И теперь уже наши войска наступали по глубокой грязи, подставляясь под немецкие пули. Атаки и контратаки непрерывно следовали друг за другом. Вот и последний его день на войне для Валентина закончился под таким моросящим дождем.

В 1965 году он с женой и дочкой поехал навестить родственников в Риге, в освобождении которой он принимал участие, его дивизии в связи с этим было присвоено наименование «Рижская». В октябре 1944 года в городе его батарея была всего два дня. И все эти два дня в узких улочках шли бои, так что было не до экскурсий, никаких достопримечательностей Валентин тогда не заметил. Через двадцать лет он смотрел на сохранившиеся красивые дома, на чистенькие и по-прежнему узкие улочки, но не прислушивался к гиду, а пытался вспомнить, по какой из них они прорывались к центру. Главное, что он так и не решился проехать сто километров до Ауце, чтобы попытаться отыскать место своего последнего боя. Как бы высокопарно это не звучало, но Валентин обильно полил кровью латышскую землю, и до распада Советского Союза считал, что не зря. А после объявления Латвии о выходе из СССР в сознании поселилась и осталась уже навсегда мысль о предательстве не только многократных заявлений на уровне республик о нерушимой верности и вечной дружбе, а лично его самого. Может быть, и поэтому он сейчас не любит говорить о своем последнем сражении.

Сегодня ни дождя, ни снега не было. Солнце заливало теплым светом все комнату. Валентин, хотя и лежал привычно поперек кровати, не чувствовал отчаяния и злости на свою беспомощность. В такой день он не хотел покидать мир. Дочь с зятем, обнаружив его очередную попытку побега, привычно укоряли его в пренебрежении любовью внуков и правнучек.

Но когда, следуя по накатанной колее, подошли к теме соревнования с английской королевой, Валентин вдруг прервал их вопросом:

— А известно ли вам, что у моей британской соперницы появилась уже девятая правнучка?

Он сделал паузу и неожиданно звонким голосом продолжил:

— Вот вы настаиваете на продолжении моего соревнования с английской соперницей, и хотите, чтобы я непременно победил. Но по правнучкам я проигрываю со счетом 5:9. А до окончания первого тайма — нашего совместного празднования векового юбилея — осталось всего-то пять лет. Так что я согласен бороться и дальше, но побеждать надо на всех фронтах. Вы должны подарить мне еще 5 правнуков!

Он ударил по краю кровати.

— Время пошло!

Ангел земной

Нежные лепестки памяти о бабе Марине возникают иногда без всякого повода. А бывает, что задыхаешься от отчаяния и не видишь выхода из полосы бед и неприятностей, вот тогда они действуют, как бальзам, сглаживают углы, помогают успокоиться, а иногда и улыбнуться. Но главное — разобраться, что на самом деле важно, а что и ногтя мизинца не стоит.

Баба Марина, бабушка моей жены, была уникальным человеком, теперь-то мы это понимаем.

Фотографий ее в молодости не сохранилось. Но и в глубокой старости, когда ей было уже под девяносто, ее лицо излучало какую-то необъяснимую привлекательность, даже морщинки не только не портили ее внешность, а создавали обаяние доброты. Веки не нависали над ее черными глазами, и они всегда оставались большими и доверчивыми.

К себе баба Марина относилась строго, на грани суровости. Когда ей случалось прихворнуть, она не отлеживалась, а заставляла себя вставать и бралась помогать по хозяйству. На уговоры отдохнуть, набраться сил, мол, и без ее помощи все будет сделано, она всегда отвечала: «Надо разламываться! Чем дольше лежишь, тем труднее вставать!»

Помню, как мы с детьми, ее правнуками, приехали в гости к родителям супруги. Суета почти праздничная. Всякие деревенские вкусности, вроде домашнего сельдесона и помидоров в собственном соку с хреном, готовят. Бабу Марину к горячей плите не подпускают — обжечься может. Так она на крыльце шелушит подсолнухи и веет семечки, знает, что любим побаловаться ими. А ведь ей руки уже поднимать тяжело, не то, что наклоняться и разгибаться. Нам объясняет: «Молодые-то (молодые — это родители жены, им под шестьдесят) собрали вам мешочек полузгать, но я-то сделаю, как надо, не на бегу».