Осколки памяти

В Афганистане мы пробыли довольно долго. Гораздо дольше, чем нам бы хотелось. Но вот возник слух, что к Новому году нас отправят домой. Весть, на первый взгляд, благостная, а на деле вредная. Когда мы только-только прибыли в ДРА, то первые полторы недели были в состоянии острой бдительности. Всюду чудились снайперы, мины, засады, удары из-за угла. С одной стороны, это хорошо, разгильдяйства никто не допускает. Но с другой стороны, такое нервное напряжение порой перерастает в страх. А уж от страха человек может натворить что угодно, разумеется, с плачевными или даже трагическими последствиями.

Потом острота восприятия притупляется, все успокаиваются, порой чересчур, даже опасная работа становится рутинной. И все превращаются в опытных бойцов. Ты по-прежнему осознаешь, что можешь оказаться на прицеле у снайпера, можешь нарваться на мину, получить удар в спину во время встречи с нужным человеком. Но все это просчитываешь заранее, понимая, что надо оказаться умнее, дальновиднее, предусмотрительнее, быстрее и точнее противника. Если не получится — значит судьба.

Однако, как только ты узнаешь, что командировка заканчивается, сразу же появляется желание дожить до отъезда, а вот желание проводить острые мероприятия пропадает начисто.

Мечтам встретить Новый 1981 год дома не суждено было сбыться. Как обычно, не все выполнили запланированные мероприятия. А невыполнение плана — это вещь несравнимо более серьезная и чреватая, чем банда душманов. В зоне нашей оперативной ответственности (Пактия, Пактика и Газни) все было в позиционном «равновесии». А вот у соседей с запада были серьезные сложности с провинцией Урузган.

Вероятно, при составлении плана зон ответственности штабисты невнимательно работали с картами. Западные наши соседи на большую часть территории Урузгана могли заходить без боестолкновений. Вот только делать там было нечего. Подавляющая часть хозарийцев, а именно они населяют эту провинцию, проживает в восточной части, дороги к которой идут из Газни. Пробраться с запада через безлюдные хребты пяти-шеститысячных вечно покрытых льдом и снегом гор могли только группы опытных горных егерей. Но какие задачи они могли решить?

У нас же с возглавлявшим оборону хозарийцев Саид Джеграном (Джегран в переводе — майор) были почти добрососедские отношения. Он не нападал на «шурави», если только мы без внятной причины не выдвигались вглубь Урузгана. Мы, в свою очередь, давали понять, что сочувствуем хозарийцам, которые называли себя потомками Александра Македонского. Действительно у многих были синие глаза, а волосы светлыми. И юноши и девушки отличались красотой. Но в Афганистане хозарийцы считались самым отсталым народом. И отношение к ним было соответствующее. Тем более, что они были шиитами, в отличие от суннитского большинства афганцев. Доступ к образованию для большинства из них был закрыт. Саид Джегран был одним из очень немногих, кто смог его получить. А самое интересное — он учился в Москве в Академии Генштаба на одном курсе вместе с заместителем командира полка, дислоцировавшегося в Лаговате в окрестностях Газни.

Тем не менее, нам была поставлена задача выяснить, действительно ли к Саиду Джеграну прибыли несколько американцев и отряд иранцев.

После недели продвижения по горам (каждый из трех батальонов полка двигался по выделенному ущелью), нескольких боевых стычек и столкновений, мы установили, что иранцы действительно находятся в составе соединений Саида Джеграна. Да они и не особенно скрывались. Одетые в фиолетового цвета комбинезоны иранцы были хорошо заметны среди снега и льда. А вот об американцах ни местные жители, ни пленные ничего не слышали.

И тогда к нам на помощь прибыл вертолет из Кабула, а на нем секретный агент родом из тех самых мест, куда нам удалось добраться. Позднее хозарийцы сказали нам, что мы были первыми европейцами, побывавшими в центре этого горного массива. Даже имени приданого разведчика нам не сообщили. Был он небольшого роста, худощав, глаза у него были, как и полагалось, ярко синими. Про таких говорят: «Ладно скроен и крепко сшит». Очень интересная у него была походка. Он как будто не переходил, а переливался подобно ртути с одного места на другое. Мы, не мудрствуя лукаво, стали называть его Джума (Пятница), он не возражал.