Осколки памяти

Он привык к боли, научился за долгие годы сосуществовать с ней, примирился, принял. Но боль потери и боль возвращенной безумной надежды, которой, может, никогда не дано сбыться, – это совсем не одно и то же. Потерю можно перетерпеть, перестрадать, затолкать в самый дальний уголок души, за пелену уходящих дней и призрачно-ложных новых впечатлений и встреч. Можно переломить себя и не думать о ней, на это силы найдутся, стоит только принудить мысли не возвращаться к прошлому каждую минуту. Но когда эта боль вдруг возрождается и дразнит, манит несбыточным, терзает нереальным, становится невыносимо и хочется кричать. Оказывается, она никуда и не исчезала. И попытки изгнать ее из памяти, стряхнуть с ладоней, как растаявший снег, не приводят ни к чему, кроме новых вспышек жгучего огня в сердце, которое замирает, не в силах сопротивляться такому натиску, и грозит никогда уже не начать биться вновь.

У него было потрясающее самообладание, всегда, и тогда, много лет назад, и сейчас. Эту черту своего характера он воспринимал, как данность, как само собой разумеющееся. Но у всего есть предел. И ему было мучительно больно видеть ее, разговаривать с ней, даже иногда касаться ее. Всякий раз его кожа горела от ее нечаянных прикосновений, и он кусал губы, чтобы не застонать, а потом чувствовал привкус крови во рту.

Она улыбалась и доверяла ему, как когда-то давно.

А лгать становилось все сложнее.

Поэтому он, словно помешанный, не находил себе покоя и повторял:

– Сколько еще, Господи?

Лишь глубокая ночная тишина была ему ответом и мнимым утешением.

* * *

Кристина проснулась. Она долго с необъяснимым беспокойством вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что же ее разбудило. Наконец ей показалось, что из-за двери доносятся странные звуки, больше всего похожие на… приглушенные рыдания. Они были такими надрывными, тяжелыми и мучительными, что по ее спине пробегали мурашки, и все тело обдавало холодом.

Ник?

Это мог быть только он один.

Ей стало не по себе, но она не знала, как поступить.

Так она лежала, заставляя себя не прислушиваться, пока не забылась тревожным, часто прерывающимся сном.

* * *

Утро выдалось таким солнечным и славным, таким безмятежным и тихим, что, проснувшись, Кристина была почти уверена, что случившееся ночью ей приснилось. А когда в комнату вошел Ник, как всегда, приветливый и спокойный, она окончательно в этом убедилась.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, устраивая у нее на коленях поднос с завтраком.

Кристина осторожно вытянула ноги и расправила одеяло, чтобы поднос ненароком не соскользнул.

– Спасибо, лучше. Хотя ты все равно будешь поить меня своими штучками, гадкими и не очень.

Ник присел на кровать у нее в ногах, расположившись как раз с противоположной стороны импровизированного столика.

– Вне всякого сомнения, – серьезно ответил он, добавляя себе в кофе молоко.

Для нее был приготовлен чай.

– Только не очень крепкий, ладно? – Кристина успела приостановить проявление его щедрости, глядя на быстро наполняющуюся чашку, и шутливо добавила: – А ты суровый надзиратель!

– Неверный ответ, мэм, – подхватил ее тон Ник. – Я, скорее, заботливая сиделка. А если это мое скромное утверждение не соответствует истине, вам достаточно только изложить мне свои пожелания, и я немедленно исправлюсь.

– Тогда, – Кристина проглотила кусочек тоста с изумительным вишневым джемом, – тогда я хочу причесаться.

– Раз, – Ник загнул палец свободной руки, накладывая себе сахар.

– Ты считаешь ложки или мои пожелания?