Осколки под стеклом

— Я уже говорил… Я вершитель. Нет, даже не так… Я Вершитель. Чтобы стать Вершителем, нужно выжить, умерев, а потом не дать себя загнать на тот свет, как бы ни старались предшественники. Я боюсь увидеть Криса, — добавил он, помолчав. — Мне кажется, он видел во мне совсем не то, во что я превратился. Я надеюсь, что он забыл обо мне и сейчас занят делом — поднимает трубку своего телефона. Странно, но… телефон доверия. В этом что-то есть. Доверие. Мы ему доверяли и продолжаем доверять. Наверное, поэтому мне и страшно. Я доверяю ему до сих пор, и если он откажется принимать мое доверие, значит, от меня отвернулось все, в чем есть человечное. Он спас меня, я его рук дело… он мне никогда не врал и предупреждал обо всем, что произойдет дальше, и я верил, но что-то мешало его послушаться. В конце концов, я имею право выбирать то, что действительно хочу сделать. Я и выбирал.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — остановил его Артур. — Сосредоточься.

— Не могу, — признался Игорек, выпустив из рук чашку. — Я думаю о сотне вещей одновременно. И меня ждет раскаленный ад. Мне никто и никогда не будет доверять, потому что я взялся судить. Но мне плевать — это тоже мой выбор, давно-давно, в подвале с памятником солдата я сказал Крису, что вандалы должны быть наказаны, а он сказал — не суди. Так вот… я готов был начать судить уже тогда, так что это всего лишь следствие. Развившаяся болезнь. Меня тянет в Запределье, вот что… — закончил он свой монолог и распластался в глубоком кресле.

Артур не стал его трогать, погасил свет и вышел, оставив Игорька наедине с ночью и электрическим огнем камина.

* * *

Все покрылось пылью. Фарфоровые кошки замерли, коробочки и ящички захлопнули крышки. Негритенок спал на кресле. По его лакированной коже побежали трещины. Подсолнечники в саду солдатика увяли, а сам он перестал выходить на крылечко и только изредка натужно кашлял. Телефон молчал. Возле него высыхал открытый маркер. Крис не заваривал чай, не вынимал из-под дивана баночек с вареньем и не подходил больше к окну. Он просыпался, садился на своей шаткой раскладушке и замирал в ожидании вечера.

Над ним тихо кружились подвязанные на нитях рождественские серебряные звезды. В коридоре часто слышались чьи-то шаги, но Крис не обращал внимания.

Он становился теплым камнем и видел разбегающиеся по рукам трещины. Карты тоже скорбно молчали, не желая его тревожить.

Черные глаза, упершиеся в одну точку, почти ничего не выражали. Пока в городе гремели взрывы, Крис еще порой медленно поворачивал голову к окну, но когда все утихло, перестал двигаться вовсе.

Отпуск — это когда никому не нужен. На полу стоял раскрытый чемодан, оклеенный изнутри открытками. В нем лежали пустые ножны, отделанные агатами. Филигранная резьба, изображающая ящерицу, обвивалась вокруг.

На них и смотрел Крис, но не видел ничего, кроме круглой залы Закона, в которую торжественно внесли много лет назад чудесный, выкованный из истинной стали и крови ящерицы клинок. Он, обернутый промасленным шелком, рвался из рук кузнецов. Черные агаты матово блестели на рукояти, в лезвии отражались перевернутые фрески разноцветного потолка.

— Он готов, Законник, — сказал Нёрд, утирая красноватое лицо широкой ладонью. — С характером… но должен получиться добрый друг.

Доброго из Кайдо не получилось. Это Крис понял сразу же, как только взял его в руки. Ледяной клинок был упрям и зол на всех подряд. Прошло много времени, пока он научил его проявлять разумность и приобретать свою вторую форму, которая так и не стала человеческой. С ним, узким, в черной чешуе и привычкой шипеть, выпуская раздвоенный язык, Крис обошел все видимое Запределье. Кайдо смотрел на мир внимательными неподвижными глазами и по молодости кидался на все, что видел. Его влекло недостижимое — все, что не поддавалось силе, становилось для него целью, и первые свои царапины он получил в сражениях с вечным.

Сначала он был немногословен, а потом вдруг принялся болтать, и Крис часто потом вспоминал эти разговоры — пока, наконец, не принял решение обо всем забыть.

— Я не ко времени, — сказал однажды Кайдо. — Войны отгремели, в твоих жилах не кровь, а молоко, пришла эпоха смирения и жалости… Зачем я был тебе нужен?

— Оружие — друг, а не слуга, — сказал Крис.

Кайдо долго обдумывал, а потом впервые пришел с просьбой — если нас разлучат, пояснил он, то пусть у меня будет что-то, что я взял у тебя и что будет отличать меня от других.

Крис молча открыл шкатулку, стоящую поодаль, вынул чистую еще, совершенно пустую колоду карт и вписал на их рубашку имя своего меча. Кайдо принял колоду и по каким-то неведомым признакам догадался, что это прощальный подарок.

— Я не могу остаться с тобой?

Крис покачал головой.