Осколки под стеклом

Кайдо сунул карты в карман и вышел, не оборачиваясь. Его уход был отмечен обрушением северных башенок — он просто раскинул руки и в бессильной ярости раскромсал многовековую кладку в клочья. И исчез. Исчез на долгие века, а потом вдруг обнаружился констриктором в самом обычном городе, обнаружился совсем другим — с человеческой кожей, глазами, лицом, но с той же самой колодой в кармане.

Крис всячески старался забыть это снова и возвращался к тому моменту, когда Кайдо держался всегда рядом, прижавшись плотно, всегда готовый нападать и обороняться. Тихонько шипел, извлекаемый из ножен, а ночами сидел над колодой, пытаясь запомнить значения карт. Его рвение было трогательным — он не был предназначен для того, чтобы прорицать, но старался понять, и это качество — редкое для меча, и без карт отличало его от других.

В последний свой вечер в городе под красными крышами Крис пришел к нему, обнял и долго не отпускал. Кайдо сидел, замерев, и не выказывал ни одной эмоции, только голову опускал все ниже.

Квартира покрывалась пылью, а Крис по-прежнему смотрел на тускло поблескивающие ножны и вспоминал холод своего меча в руках. Кайдо. Лучшее оружие Запределья. Друг.

Потом Крис валился на бок, на скрипящую всеми пружинами раскладушку, и закрывал глаза, чтобы пережить ночь и начать новый день — ему предстояли еще сотни таких, он намеревался переждать безумие внешнего мира, чтобы снова услышать телефонный звонок, но его планы изменились, когда утром вместе с пустой чашечкой негритенок на подносе приволок оплавленные, с длинной трещиной ножны.

Показал пальцами и замахал ладошкой в воздухе — горячо. Крис приподнялся, откинул в сторону верблюжье одеяло и взял раскаленные, тающие в быстрые капли ножны. Руки обожгло страшным жаром, разъедающим, словно кислота. К мягкому порозовевшему металлу прилипала кожа, капли крови разлетелись по серебряному подносу, как гранатовые зерна.

— Он умирает, — сказал Крис. — Как и было обещано.

Негритенок оскалился.

— Открой шторы, — приказал Крис и поднялся.

Шторы разъехались, показав вместо города что-то серое, безмолвное, в жидком тумане. На школьном дворе не было видно ярких курточек, деревья не стали зеленеть — солнце, разочаровавшись, ушло, а ведь совсем недавно казалось, что весна совсем близко.

На асфальте чернели лужи. Людей было мало. На стенах противоположного дома ветром трепало желтые плакатики со значительным мудрым лицом — выборы мэра так и не состоялись.

Зато над крышами широко, в полный рекламный формат, развернулось улыбающееся лицо юного ангела, голубые глаза которого смотрели ласково и весело.

Жить — нужно!

Потревоженный светом, выполз на свое крылечко солдатик, посмотрел на ангела, похрипел и сплюнул.

— Что? — спросил Крис. — Не нравится?

— А, мать их за ногу… — махнул рукой солдатик и отер обшлагом рукава квадратное лицо. — Сначала рожу привесят, а потом шею веревкой прихватят… вот у нас был случай — гнали мы одного по ряду! Пятьдесят палок! Спина — лапша с бульоном. А все почему? А все потому, что тоже все рожей своей вот так светился… У нас же как? Палки, ваше благородие немчура. Не ваши прутики, которыми воробья не перешибешь…

Крис отвел в сторону норовящую вернуться на место тяжелую штору и вгляделся в лицо Игорька. Несколько секунд рассматривал его, словно читая хорошо понятную ему книгу, а потом отпустил штору. Окно закрылось, но солдатик высунулся в щель между шторами:

— А солнышко-то где? Кости погреть…

— А нет солнышка, — коротко ответил Крис, ища в завалах между кипами карт и обувными коробками свою куртку. — Они тянут время… Понимаешь? Тянут. Время.

— На кол, — глубокомысленно сказал солдатик и спрятался.

Крис выбежал на лестницу, грохнув дверью, кинулся вниз по ступенькам и успел к подъезжающему такси раньше, чем открылась дверца.

— К ближайшей тени, — сказал он торопливо.

— Это близко, — благодушно сказал водитель.

— Хорошо, — сказал Крис. — Ходу, волк, ходу!

И серое стремительное такси сорвалось с места, подняв мелкую водянистую пыль.

Остановилось оно у плохо прикрытого люка на середине бетонного пятна какой-то желтоватой пустоши, по краям которой громоздились пятиэтажки. Крис выскочил наружу, присел на корточки и сдвинул чугунный проржавевший блин, под которым открылся тоннель с приваренными скобами-ступенями. Он без колебаний спустился вниз, легко нащупывая ногами ступени, и, когда достиг дна, люк сверху уже закрылся — водитель поспособствовал. В кромешной тьме Крис ориентировался так же хорошо, как и на свету, поэтому безошибочно выбрал направление и зашагал уверенно, пригибаясь тогда, когда сверху нависала труба. Скоро неподалеку показался свет — слабенький, прохладный. Запахло жидким супом и сигаретным дымом, и даже проползла по стене низенькая тень.

Крис свернул туда и через минуту вышел в центр крошечной комнатки, где на неподвижном вентиле устроен был стол из пары досок и сидел за этим столом толстенький человечек в вязаном растянутом свитере.

Перед человечком стояла баночка с кабачковой икрой и пластиковое корытце с остатками какого-то бульона.

— Здравствуй, отец, — сказал Крис.