Осколки (СИ)

Птолемей приблизился к Антенору и внимательно посмотрел ему в глаза. Антенор взгляд не отвёл.

— Удачи тебе, парень, — сказал царский телохранитель, проявивший себя в Бактрии и Согдиане неплохим полководцем.

Среди добровольцев один выделялся ростом и шириной плеч. Даже как-то не верилось, что этот здоровяк сможет ловко лезть по скалам, однако тот держался весьма уверенно. Когда «крылатые воины» после царского напутствия выступили к Скале, его окликнул Пердикка.

— Никодим! Смотри, не опозорь таксис Орестиды! И не помри там случайно.

— Не боись, командир, — прогудел Никодим, — я везучий, ты же знаешь. И на стену лезть не впервой. Двинулись, ребята!

Подъём на Скалу занял целый день. Они вбивали железные костыли в трещины, крепили верёвки, подтягивались, ухватившись за уступы, иногда едва заметные. Помогали друг другу. Казалось, проклятая стена никогда не кончится. Они преодолевали десяток локтей, а она будто вырастала ещё на два десятка.

Никто не гнался за наградой, все понимали, в каком рискованном деле участвуют. Их было триста. Героическое число.

Некоторым не повезло. Срывались окоченевшие пальцы, выскакивал из-под ноги неверный камень. Короткий вскрик и тело исчезало во тьме. Тридцать два человека сгинуло в жуткой пропасти и не все тела потом удалось найти, кое-кто остался там навсегда, без погребения.

Они совершили невозможное. Поднялись на вершину и подали знак царю, размахивая полами плащей, как крыльями.

Ошеломлённые согды сдались.

Антенор не получил двенадцать талантов, но награда его оказалась всё же больше трёхсот дариков.

Как он был счастлив тогда. Рад, что смог побороть страх. Рад, что одурачил Таната. Простой конюх, слуга, доказал, что и низкого происхождения человек способен состязаться в доблести со знатнейшими и храбрейшими воинами, которым привычно смотреть в лицо смерти.

Как из рога изобилия посыпались почести. Обласкан царём. Тот лично поговорил с каждым из «крылатых воинов». Узнав, что Антенор хороший наездник (ну а ещё бы, конюх же, с малолетства при лошадях), Александр тут же возвысил его и зачислил в ряды продромов-разведчиков. Ранее там служили фракийцы, но Александр для пользы дела давно уже отменил обычай предков, согласно которому воины распределялись по племенам, свои со своими.

Новоиспечённому продрому выдали коня и снабдили всем необходимым снаряжением и оружием. Гермолай зубами скрипел от злости, но поделать уже ничего не мог. Птолемей поздравил вчерашнего конюха, как тому показалось, вполне искренне.

Антенор думал, что пути его с бывшим господином разошлись навсегда. В тот момент ему этого больше всего хотелось. Он, конечно, не знал, что совсем скоро близкое знакомство с Гермолаем едва не выйдет ему боком, но в конце концов для него всё разрешится благополучно, а вот нить судьбы сына иларха Сополида трагически оборвётся.

Если бы Антенору в ту пору сказали, к каким злоключениям приведёт его путь, начало которому было положено на Согдийской Скале, он рассмеялся бы и ответил, что всё в руках богов. Но даже если бы знал о том доподлинно, всё равно с него бы не сошёл. Не променял бы прежнюю жизнь, в общем-то, не слишком плохую и уж точно менее опасную, на ту, что ему теперь было суждено прожить.

С того дня он никогда ни о чём не жалел и не оглядывался назад.

Сидон

Антенор с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув македонянина по глазам. Некоторое время он щурился, привыкал.

«Где я?»

Сознание просыпалось с таким трудом, будто душа выбралась из тела и отправилась гулять, пролетев с десяток-другой стадий. Голова жутко трещала. Внутри черепа бесился запертый Акрат, даймон неразбавленного вина. В ярости он разогнал все мысли Антенора по тёмным углам, потому тот далеко не сразу вспомнил, что запустил злого даймона внутрь своей головы самолично и добровольно. Очень уж легко лилось внутрь и жарко растекалось по жилам неразбавленное… Хиосское? Нет, вряд ли. Слишком жирно для такого оборванца, как Антенор. Но явно и не местная бормотуха, которую вином называют по какому-то нелепому недоразумению.

Ложе, на котором македонянин проснулся, показалось ему необычно мягким. От чьих-то щедрот привалило счастье в виде тюфяка, набитого шерстью. К подобным излишествам бывший конюх за всю свою недолгую жизнь в больших чинах так и не успел привыкнуть. Обычно довольствовался шкурой или войлочной подстилкой, а в последний год даже их почитал за роскошь.