Потом началась суматоха. Свет погас, опустился противопожарный занавес. Мартин во все горло звал врача.
– Это кровь?! – воскликнул Лукас.
Боль пронзала низ живота, как яростный штопор. Эндрю и Джосс прижали Адама к полу, но Адам не шевелился, а оружия и след простыл. Я хотела пробраться к Берни, однако у авансцены столпилось столько народу, не протолкнуться. Тогда я закрыла глаза, попыталась дотянуться до Берни и нашла ее «дом», как много лет назад, в детстве.
В «доме» Берни что-то менялось. Я увидела великолепный каскад, всплеск посуды, застывшей в воздухе. Тарелки, вазы, конфетницы, канделябры, хрустальные бокалы. Настоящее представление госпожи Чаровник: банкетный стол, скатерть, ряды скрытых зеркал, отражающих спрятанные в глубинах «дома» обломки; распахнутые настежь двери и окна. Я словно очутилась в огромном калейдоскопе цветного стекла, зеркал под всевозможными углами, и каждое отражало целый мир. На миг стекло застыло в воздухе, как сверкающая капля дождя на розе.
Ее голос ясно звучал у меня в ушах. И все остальные слышали то же. Многие, конечно, это отрицают. Точнее, большинство. И все-таки они не могут отрицать случившегося далее. Мужчины впервые задумались о женщинах в своей жизни, об их испытаниях. Травмированные женщины, чей страх перед мужчинами сделал их слепыми к собственному фанатизму, впервые поняли: людей определяет не физиология, а поступки. Застенчивые женщины, боявшиеся высказаться, вдруг обрели голос. Жестоких мужчин втайне сразило осознание собственной вины. Даже растерянных мальчиков, что ненавидят девушек за насмешки, а себя ненавидят еще сильнее. Все в зале слышали этот голос. Все видели калейдоскоп. Идеально ровный круг в воздухе, подобный окну-розе в католическом храме.
И вдруг все разбилось. Превратилось в пыль, посылая каждому человеку в зале осколки сознания. Я упала на спину. Все остальные – тоже. На сцене словно взорвалась бомба. Захлопнулись настежь миллионы дверей – и не осталось ничего, кроме сирен, гула толпы и струйки крови, стекающей у меня по бедру. Ни к чему было подползать к сцене. Ни к чему было смотреть Мартину в лицо и слушать, как он выкрикивает имя Берни со страхом – неподдельным, как само детство. Я уже знала. От моей подруги остался лишь пустой «дом». Берни Мун ушла.
Персидский поэт Джалаладдин Руми однажды сказал: «Когда-то правда была зеркалом в руках Всевышнего. Оно упало и разбилось вдребезги. Каждый взял по осколку, и глядел в него, и считал: правда – у него». Наверное, Берни была зеркалом в руках Всевышнего. Она одна могла по-настоящему показать людям самих себя. А когда она наконец узнала правду – про Адама, Мартина, меня, себя, – она разбилась на осколки. Прекрасные осколки света, словно фрагменты калейдоскопа, попали в каждого присутствующего: в мужчин, женщин, всех остальных. Во всех и в зале, и за кулисами.
В Лорелей Джонс попал осколок неожиданного сострадания, в Мартина Ингрэма – обломок долгожданного понимания самого себя. В Данте – знание: его любили больше всех на свете, и лучше любить, не стараясь приспособиться под окружающих. Каждому – по кусочку правды. И Адаму Прайсу. И мне.
Все в зале так или иначе переменились – кого-то проблеск истины едва осветил, а кого-то сделал другим человеком. Так уж устроены зеркала: показывают разные перспективы. Помогают понять, каково это – шагать по небу или наблюдать за комнатой с потолка. Спросите любого, кто ходил на вечер встречи, и он подтвердит: за последний год в нем произошла таинственная перемена.
Вот как наступают перемены. Вот как нужно менять мир. Не жестокостью и войной, а вдумчиво, с пониманием. Перемены ждут, надеются, иногда балансируют на грани тьмы, прячутся под одеялом, убирают остатки еды со стола, глядят на вас из отражений в полированных ручках и гладких поверхностях, иногда у них идет кровь… Но они сильны – быть может, сильнее всех на свете. Перемены таились во многом. Во вкусе пирога со свининой вместо клубничной конфеты; в помощнице фокусника, все внимание зала обратившей на себя; в отражении женщины, сверкающей как молния. И в Берни Мун, которая теперь живет в каждой женщине, пришедшей на тот вечер, и чья история, надеюсь, вас побудит
На бис: The Man With the Child in His Eyes