Осколки тебя

Я отключаю сотовый и прячу его в карман. Выхожу из школы и иду по краю парковки никем не замеченная к выходу с территории учебного заведения, и лишь у открытых ворот оборачиваюсь в сторону стадиона, на котором идет тренировка сборной по лакроссу и где, как сумасшедший, носится капитан «Беркутов» под восторженными взглядами чирлидерш, среди которых и Пилар…

Скорее убраться из этого города, вот все, что я сейчас хочу.

Семья Холтов весьма обеспеченная в городе, впрочем, как и семья Райтов. У нас есть свой лечащий врач, стоматолог и парикмахер — волосы Адэли всегда в безупречном порядке, а визиты в салон красоты обязательно оговорены заранее — так устроен дорогой сервис и быт успешных людей в Сендфилд-Роке. Но мне со своими волосами необходимо что-то сделать немедленно, и я нахожу на узкой улочке возле торговой плазы небольшую парикмахерскую, хозяева которой турки. Толкаю дверь, захожу внутрь помещения и останавливаюсь.

Видимо, лицо у меня настолько бледное и отрешенное, что молодой турок лет двадцати шести, взявшийся меня подстричь, не задает лишних вопросов. Он усаживает меня в кресло перед зеркалом и хладнокровно смотрит на рваный срез, в то время, как я прячу глаза от стыда. И это вдвойне обидно, потому что на самом деле мне нечего стыдиться, но все выглядит очень непривлекательно.

Будь я подростком, все было бы проще объяснить — злостью, протестом, да чем угодно! Но я взрослая девушка, поэтому ничего не придумываю, а просто прошу незнакомого парня помочь мне исправить то, что он видит.

На срезе еще остались длинные пряди волос, которые не захватил Картер, и парень без труда может оценить срезанную длину. Он запускает пальцы в мои мокрые волосы, перебирает их… и вдруг широко улыбается — мне очень хочется думать, что это не насмешка. Говорит с акцентом, но искренне желая приободрить:

— Не надо, милая, не расстраивайся! Так даже лучше! У тебя красивая шея, но главная красота — в твоих глазах! Я тебя так подстригу, что все твои недруги захлебнутся от зависти! Вот увидишь!

— Спасибо.

— Хочешь стильную укладку?

— Нет, не хочу.

— И правильно! Тебе она не нужна!

Молодой турок стрижёт, сушит мне волосы, и концы у основания шеи подвиваются в легкие завитки. Мне кажется я сама на себя не похожа — девушка в отражении зеркала выглядит старше и загадочнее, но какая разница. Я легко убираю прядь за ухо, но еще одна падает на щеку и касается подбородка.

Когда я возвращаюсь домой и меня видит мама, мне стоит большого труда не разреветься и не уткнуться ей в плечо. Если бы она узнала, что моя новая стрижка — дело рук сына Райтов, нашим семьям не удалось бы избежать ссоры, а я этого не хочу. Хватит и стычки Картера с Николасом, после которой отношения парней испортились, и теперь их не увидеть вместе.

За плечом мамы стоит отчим и удивленно смотрит на меня. На его хмуром лице редко проступают эмоции, но сейчас он рассматривает меня так, словно видит впервые. Я искренне надеюсь, что моя улыбка не похожа на гримасу отчаяния. Марк не из тех людей, кто прощает другим слабость.

— Лена?.. Девочка моя, ты что с собой сделала?! — мама есть мама, и она стремительно подходит ко мне и поворачивает перед собой. — Так вот вы куда ходили с девчонками? — догадывается. — Решили, что выросли для экспериментов? Но зачем?

— Мне надоели длинные. Я давно хотела их обстричь, чтобы не мешали. Думаешь, мне плохо?

Последний вопрос я задаю с сомнением и надеждой, которую запросто способен расслышать близкий человек. Я спрашиваю маму: «Скажи, ведь все не так ужасно в моей жизни?», и она это чувствует. Обнимает за плечи и смотрит в глаза:

— Господи, Лена, поверь: волосы — такая ерунда! Лучше ответь, у тебя все хорошо, Трескунок? Потому что, если нет…

Я тоже умею «слышать» ее тревоги и страхи. И, к сожалению, понимаю: потому что, если нет, то мама расстроится и ей станет не до Марка, чего отчим никому не простит. Тем более мне. Именно поэтому он напрягается за ее спиной, хмуро глядя на меня.

— Конечно, мама. У меня все хорошо!

— Тогда дай мне еще немного времени, дочка, и спускайся к ужину.

Глава 22

Я поднимаюсь в свою комнату и закрываю дверь, оставшись одна. В моей спальне больше нет чужих глаз, и я могу наконец-то дать выход эмоциям. Позволить им захлестнуть меня и пережить все еще раз — холод слов Картера, его прикосновение и причиняющую душевную боль злость. Стыд и свою обиду.

Но именно поэтому я не позволяю себе думать.

Я переодеваюсь в домашнюю одежду, сажусь за синтезатор и надеваю наушники. Играю этюд Юрумы «Река течет в тебе» снова и снова, пока эта река из нежных звуков и нот не успокаивает волны в моей душе и не возвращает другие воспоминания — намного светлее и счастливее.