Осколки тебя

Кэти переехала в Террор, удивив меня и саму себя. Она решила работать в ближайшей больнице, в сорока минутах езды. В больнице были шокированы тем, что она пришла работать у них, так как они не могли себе позволить платить ей зарплату. Но у Кэти итак было много денег, и в большем она не особо нуждалась. Она не объяснила, что подтолкнуло ее переехать к нам в городок, а я не пыталась это выведать. Подруга выглядела счастливой. Настолько, насколько может быть счастливой такая женщина, как Кэти. Поначалу она поселилась в самом городке и снимала жилье, пока строился ее дом на набережной. Ей не нравилось жить там, где ее что-то не устраивало, поэтому мне было искренне жаль нанятого ею подрядчика. Кэти мучила его до тех пор, пока не убедилась, что плитка в ее доме уложена абсолютно идеально.

Рокко тоже остался. Я пока не поняла, радовался Сент или был взбешен таким поворотом событий. Он бывал у нас каждый второй вечер, ел нашу еду и разговаривал больше, чем мы с Сэнтом вместе взятые. Он привнес в наш дом легкость, которую не могли привнести мы сами. Это озадачивало и бесконечно интриговало, что такой убийца, как Рокко, мог быть таким непринужденным. Таким жизнерадостным.

Я видела последствия того, что произошло. Не трупы, нет. Но когда Рокко с Сентом ворвались в гараж, он был весь в крови. Как будто купался в ней. Его волосы были слипшимися от плоти и костей, как у гребаного викинга после битвы. Рокко улыбнулся мне, сверкнув белыми зубами, когда увидел, что я стояла с пистолетом, а у моих ног лежал мужчина с окровавленной промежностью.

Сент тогда не улыбнулся.

Так что да, Рокко был собственной версией больного. К тому же он перестал носить косуху. Тоже стал в некотором роде «исправившимся грешником», хотя Сент и обижался на такое название моей новой серии книг. Однако мы не стали спорить по этому поводу.

Отец Эмили подал на меня в суд, пытаясь остановить публикацию моей книги. Полгорода ненавидело меня, и я их не винила. Ни капельки.

Мне было все равно.

Его адвокаты никогда не смогли бы выиграть процесс. Он уже дважды закладывал дом и больше не мог позволить себе судебный процесс. И как только он сдался, я подписала контракты, разрешающие урегулирование его долгов и гарантирующие, что он сможет позаботиться о себе до конца своей жизни. На него был наложен судебный запрет на приближение ко мне, но я знала, что в этом нет необходимости. Сейчас он боролся за свою дочь, потому что чувствовал, что потерпел неудачу раньше.

Кент Робинс находился в тюрьме в штате Джорджия в ожидании суда. За возможность судить его боролись несколько штатов, но арестовали его именно в Джорджии, после того, как он уже наполовину замучил молодую женщину, а ее парень раньше вернулся домой и избил его до полусмерти.

Женщина не выжила.

Я опознала в нем похитившего меня человека, но улик было недостаточно, чтобы приговорить его к смертной казни. Мне звонили, писали письма от федералов, умоляя меня встретиться с ним, потому что я была единственным человеком, которому он мог бы признаться во всем. По крайней мере, так Кент сказал копам, решив напоследок упиться властью.

У меня остались шрамы на обеих руках. От двух разных мужчин. Сенту нравилось думать о шрамах от молотка как о «своих». Они были его наказанием, ему нравилось заявлять об этом, поэтому я не возражала. Если бы я могла отказаться от притязаний Кента на длинную тонкую полоску на моей правой руке, я бы это сделала. Но кожа не оставляла мне выбора, поэтому я сделала единственное, что могла. Я отказалась от встречи с ним. Отказала ему в праве вызывать меня к себе как подданную. Он хотел, чтобы я сама захотела с ним поговорить. Ему нужен был этот социальный кэш, чтобы пойти с ним к палачу.

Он его не получил.

И без меня Кент не признается в содеянном, это я знала точно. Так что у обвинения оставалась лишь одна улика — кожа под ногтями его третьей жертвы. Она не связывала его с десятью другими убийствами, но этого было достаточно. Маловероятно, что он получит смертную казнь, но его посадят за решетку без шансов на условно-досрочное освобождение. И это меня вполне устраивало, хотя не означало, что со мной все было в порядке. Я по-прежнему открывала двери своего любимого дайв-бара сразу после часу ночи в среду.

— Я уже начал думать, что моя любимая писательница перестала потакать своей вредной привычке после того, как связалась с местным плохим парнем, — сказал Дикон, когда я вошла в бар, стуча каблуками.

Я хмуро посмотрела на него.

— Зато теперь он совокупляется с местной «плохой женщиной», — сказала я, устраиваясь на своем месте.

Место по-настоящему было моим. Я заказала и установила табличку пока Дикон выздоравливал в больнице.

Когда села, он уже налил виски. Бар был почти пуст, лишь несколько завсегдатаев прятались по углам. Именно так, как мне нравилось.