Осколки тебя

— Меня? — я не могу удержаться и смеюсь. Сначала тихо, а затем громче. Этот смех нервный и грубый, и почти сразу же обрывается. Отпихнув брата плечом, я сгребаю грязные вещи в охапку и шагаю к стене, где бросаю их в корзину. — Ложись спать, Ал, — прошу Алекса, доставая из шкафа полотенце, чтобы уйти в душ, — со мной все хорошо. Сегодня после тренировки подрался с Саймоном Адамсом, вот и все! Бывает.

Если бы он мне поверил, все было бы проще. Но он не верит.

— Не ври! В школе на твоем лице ничего не было, я бы заметил!

Я не хочу ему врать, я просто хочу, чтобы он не совал нос в те самые темные углы, о которых я предупреждал. Неужели не ясно?

— Не твое дело!

Алекс не умеет обижаться, мы с ним почти что одно целое, именно поэтому его горькое, но искреннее признание цепляет душу:

— Как бы я хотел знать, Картер, какую жизнь ты ведешь вечерами. И ради чего. Неужели вот эти следы на твоем теле и есть та самая свобода, о которой ты говорил? Вырванная кулаками?!

Я не выдерживаю и ударяю ладонью по стене, только в последний миг сдержавшись, чтобы не сжать пальцы.

Ну, почему мне так сложно с ним говорить? Именно ему все объяснить — почему?.. Каждая клетка моего тела противится тому, чтобы хоть перед кем-то держать ответ.

— Ради всего святого, Алекс! Я не собираюсь спорить и отвечать. Я не собираюсь — мать его! — ничего обсуждать! Я просто другой и устал это повторять! Мне это необходимо, ясно?! Так же остро, как тебе писать! Смирись уже, или я сам свалю отсюда нахрен!

Все, на сегодня я выдохся, и уже собираюсь пройти мимо брата в ванную комнату и как следует шарахнуть дверью, когда этот идиот делает то, что мы никогда не станем демонстрировать на людях.

Он преграждает мне путь и что есть силы обнимает за плечи, прижимая к себе. Выдыхает почти так же яростно, как я:

— Картер, как ты не поймешь? Я не хочу тебя однажды потерять!

Его тепло неожиданно обездвиживает, и я застываю, ощущая прохладную щеку брата на своей, которая все еще горит после драки с Уолбергом.

— Придурок… — шепчу, утратив голос. — Ал… отпусти, — прошу, но сам ничего не делаю, чтобы его оттолкнуть.

— Нет!

— Какой же ты дурак…

— Пообещай, Картер, что будешь дома! Всего неделю! Дай отцу почувствовать, что он важен для тебя! Пожалуйста!

Ответить получается не сразу, зато честно:

— А для кого, Ал, я играю в этот чертов лакросс? Или думаешь, мне больше заняться нечем? Только ему не говори, старик у нас гордый.

— Не скажу!

Когда мы уже лежим в своих постелях, ночник погашен, а вечерний бриз с океана, залетая в открытую фрамугу окна, колышет жалюзи, Алекс внезапно мне признается:

— Знаешь, Картер, а ведь ты был прав сегодня.

— Когда это?

— На школьной парковке, когда сказал, что я размазня, потому что никак не решусь поцеловать Лену.

— Я не так сказал, не сочиняй.

— Но подумал. Не важно! Ты был прав. Я уже давно хотел это сделать, но не мог решиться.

— И?

— Думаю, что я люблю ее.

Ого! Неслабое признание. Оно сваливается на меня, как куль с мукой, и я присвистываю. Смотрю на брата, закидывая руки за голову:

— Охренеть! Да ты спятил, чувак!

Алекс в ответ молчит, и я даю ему шанс.

— А может, тебе только кажется?

— Нет, — он уверенно отвечает. — Давно уже. Я чувствую.

Мне смешно. Время сопливых Ромео кануло в лету еще с того момента, как Хью Хефнер распродал первый тираж «Плейбоя», обоих Кеннеди уличили в измене, а человечество догадалось снимать порно. Какая к чертям любовь?!

— Знаешь, — говорю, — когда Бриджит Доу в седьмом классе дала мне подержаться за ее грудь, я такое почувствовал… Пока два раза не спустил в туалете, не мог успокоиться!

Алекс со смехом стонет. Привстав на локте, с силой запускает в меня подушкой.

— О, Господи, Картер, заткнись! — просит. — Ну, почему ты хоть иногда не можешь быть серьезным!

Я могу, и еще как, но только не тогда, когда родной брат несет подобную чушь!

— Потому что от твоих признаний, Ал, меня сейчас стошнит! Ты еще не был ни с одной девчонкой, да что ты можешь знать о любви? — Это же так очевидно!

— А ты?

Алекс возвращает мне вопрос, а я ему — подушку. Приваливаюсь голой спиной к стене и предупреждаю, наставив палец:

— Вот даже не начинай забивать мне баки подобной хренью! И не подумаю отвечать!

Но Алекс не был бы сам собой, если бы тоже не сел в постели и не добавил упрямо:

— Но это правда! Это по-настоящему, понимаешь? Лена добрая, умная и очень красивая девушка! — Он на секунду пытается спрятать слова за смущенной заминкой, но желание сказать побеждает: — И она тоже меня любит.

Этот день просто достал отстойными сюрпризами, и я с сомнением фыркаю:

— Девчонка, как девчонка. Две руки, две ноги… задница! По идее, уже должна быть, правда, я не заметил.

— Картер, если ты не заткнешься, я обижусь! — сердито обещает Алекс, и я сдаюсь:

— Ладно, успокойся!

Я встаю с кровати, подхожу к окну и убираю жалюзи. Усевшись на подоконник так же, как еще недавно брат, достаю из тайника под ним пачку сигарет, зажигалку и закуриваю. Затягиваюсь, выпуская дым в открытую створку.

— Так я не понял, Алекс, — спрашиваю. — Ты ее все-таки поцеловал, своего Трескунка? Или снова мялся, как дурак?