Осколки зеркала моей взрослой жизни

Писать про матушку жены обычно очень сложно:
Ведь принято всегда смешно подтрунивать над ней.
Но я попробую, быть может, очень осторожно
О теще молодой и доброй рассказать моей.

Я сожалею, не был с ней во времена войны.

Все сведения о теще я получил от дочки.
Она вела себя, как верный патриот страны:
С душою молодою выполняла все до строчки.

Потоки бедных беженцев лишь появлялись где-то,

Она встречала часто их, особенно зимой,
И привечала их, забыв свой сон и свой покой,
И не жалела отдать свое не лишнее пальто.

Я понимал, что она мать и обожает дочку.

И на меня смотрела, как на слугу простого:
Не дай бог, я не угодил или сказал не в точку
В ее роду понятиям принятым, устоям.

Но мы прожили с нею вместе уже много лет.

И каждый вечер, если ее дочки дома нет,
Я должен был идти рыскливым на станцию метро –
Как муж любвеобильный встречать ее, как «фигаро».

Иль были у нее другие «завихрения»:

Тем, что я не придавал особого значения.
Однако в ее мыслях и устарелом взгляде –
Читал я недовольство «генерала на параде».

Но в большинстве своем она была всегда права.

Мы не могли решить, когда отъезд нам ожидать –
Была проблема, которую мы дали ей решать:
Все делала она, не показав плохого нрава.

Отказ пришел к нам, как ожидание в «Бедламе».

Она словами стремилась нас морально вдохновлять.
Ее слова, поступки, так дух наш поднимали!
Мы знали, – взялись, то ни за что нельзя нам отступать.

Имели деньги мы порой от быстрой распродажи.

И тут для всей семьи она была весьма щедра:
Помимо купли вещевой для выезда поклажи,
Она, как мать – душой ко всем была всегда добра.

Шутила. Вспоминала свою юность и смеялась.

Ярона шутки могла слушать без конца[6].
С ним, с мужем, в поезде в купе вагона повстречалась
И вспоминала, как он хотел им купить рыбца.

Как в юности она хотела в оперетте петь –

Отец узнал и, посмеявшись, приказал: «Не сметь!»,
Затем спросил уже серьезно так: «Ты ж не кокетка?»,
И заключил: «Не быть в семье еврейской шансонетке».

Могу я вспомнить другие смешные эпизоды:

Когда «спидолу» слушая, все мы собирались,
И как ложились дружно, тихо мы на пол, – в те годы
Любые новости лишь оттуда появлялись.

Готовила она премного и всегда отменно,

И от души меня и всех любила угощать:
«Покушай эту рыбу в маринаде непременно,
Я гарантирую при всех – ты не умрешь, мой зять».

В Нью-Йорк приехав, вначале задумала она

Открыть когда-нибудь поблизости пекарню где-то.
Но нервотрепка от отказов силы забрала,
И сладкие ее мечты тогда канули в Лету.

Красиво, замечательной жизнью прожила она

Немного лет счастливых с ее любимым мужем.
Во всех делах – и в горе и в радости – была верна.
Брак во второй раз, а ведь могла, – ей был не нужен.

А внуков как лелеяла, без памяти любила –

Какая же недюжинная была в ней сила!
Тут «на два фронта» часто, не ленившись, как могла –
Как настоящая пчела над улеем кружила.

Но вот последние пять лет она болела.

На внуков глядя, говорила, что: «сожалеет,
Что вряд ли побывать на свадьбах их успеет».
В воспоминаниях прошлых ее душа кипела.

В войну в совхозе, будучи старшим товароведом,

По карточкам пайки она вспомоществовала:
Сиротам, втихаря, их без карточек давала –
От мицвы все ее лицо горело добрым светом.

Жила всю свою жизнь с еврейскими заветами:

Она давала цдоки в нашу синагогу бедным;
На кладбище бывала, где устраивала с нами
Дань уважения; давала всем больным, согбенным…

Ее мы вспоминаем пред мужем непорочной:

Ушли от нас Вы безвозвратно быстро в мир иной,
Для всех из нас остались Вы божественно любимой –
С душой такою юной, нравственно неповторимой.