Осколки зеркала

И вот премьера «Гамлета» в Театре им. Ленинского Комсомола. Меня встречает помощник Андрея Седов, раздеваюсь я в кабинете, где уже свалено на креслах много всякой одежды. Я волнуюсь. Но спектакль мне нравится. Королева в кроваво-красном платье — по-королевски великолепная Терехова. Очень средневековая (и прическа и платье — с картин старых мастеров) Офелия — Чурикова.

Толя Солоницын — Гамлет. Наш эталон — Гамлет англичанина Пола Скофилда. Это темпераментный красавец с огненными глазами, в бархатном камзоле. Он покорил московскую публику, и меня в том числе. Прекрасный, традиционно романтический датский принц. А Гамлет Солоницына уже не молод. Он не отличается ни красотой, ни быстротой движений, ни излишним темпераментом. «Что за Гамлет, у него и глаз-то совсем не видно!» — возмущается наша добрая знакомая, преподаватель зарубежной литературы во ВГИКе Нина Александровна Аносова. Она права. Глаза у Гамлета глубоко запавшие, лицо измученное, серое. Серый камзол, никакого бархата и никаких страусовых перьев. Это не принц, это обычный человек. Обычный наш замученный современник.

Финальная сцена. Поверженные тела — жертвы человеческой низости и коварства. Но вот… дрогнула рука у Гамлета, вот он встает, вот он протягивает руку матери, и поднимаются-воскресают жертвы этой трагедии, которую мы только что пережили. Прощение. Ведь в этом сущность христианства, не так ли?

Я спешу за кулисы, чтобы поздравить Андрея. Вижу Толю. Подхожу к нему, благодарю. Целую его нескладно в лысый потный лоб. И понимаю, как устал Толя, как нелегко дается ему эта роль, сколько сил отнимает…

* * *

1979 год, октябрь. Похороны мамы. На кладбище было много народу, но я никого не видела. Дома на поминках папа с Татьяной Алексеевной, Андрей, Рита Терехова, Толя Солоницын. Толя говорит о том, что все мы встретимся когда-нибудь там, после смерти. Он рассуждает о смерти, и ни ему, ни нам — никому в голову не приходит, что через несколько лет не станет ни его, ни Андрея.

После маминой смерти я виделась с Толей у Андрея. Я была замкнута, он неразговорчив. Так мы с ним и промолчали все наши встречи. Потом узнала, что он женился вторично и счастлив…

А потом известие о его болезни и потрясение — Толи не стало…

Сейчас появились воспоминания с осуждениями в адрес Андрея. Навестил больного Солоницына только один раз и больше не появлялся. Да, это так. Не был Андрей добрым самарянином. Уж таким он родился. Ему было больно видеть умирающего Толю, и он избегал тяжких ситуаций, когда надо было бодрым голосом говорить у постели умирающего: «Ничего, Толя, мы еще поживем». Да, жестоко. Но и Андрей испил свою чашу…

И заливает свет сцену театра, и встает поверженный Гамлет, и протягивает руку в смертельной испарине и своему врагу, и своему другу… Смерть примиряет всех.

Возвращаясь к началу «Андрея Рублева»

«А не кончается ли на Тарковском развитие кинематографа?» — такой вопрос задал и себе и нам польский кинорежиссер Кшиштоф Занусси.

А я задаю вопрос только себе: «А не кончается ли интерес к творчеству Тарковского?» Хочу надеяться, что нет. Поэтому для тех, кому интересна предыстория фильма «Андрей Рублев», решила все-таки опубликовать фрагменты двух писем — письма папы к Андрею и Андрея к неизвестному мне адресату, Екатерине Александровне.

В папином архиве сохранился отрывок черновика письма, которое он писал Андрею после прочтения сценария будущего фильма. Думаю, что, прежде всего, папа был тронут доверием сына. Зная хорошо папу, я уверена, что он без промедления взялся за сценарий и очень внимательно его прочел. И ответил большим письмом, в котором говорится не только о содержании сценария, но и о сущности искусства вообще.

Андрей Тарковский на съемках фильма «Андрей Рублев»

Кадр из фильма «Андрей Рублев»

Может быть, письмо в полном объеме находится в архиве Андрея, которому и были адресованы папины слова. У меня же, повторяю, есть только копия чернового, неупорядоченного отрывка, который начинается с разговора о творчестве Марины Цветаевой, о художнике-творце.