Осколки

ноябрь, ноябрь
ноябрь прошитый белыми стежками декабря
тревожны небеса
рассыпчатые сны ещё дымятся в голове прохладным утром
деревья под землёй сплетают корни в буквы
вернее здесь — арабской вязью в суры из Корана
но вот снимает выстрел душу с ручника
и вывернув дырявые карманы
она взмывает над горами
и наблюдает бой издалека

что мне любовь твоя в такие дни
пыль на броне, на рукаве штормовки
мяса кусок на острие ножа
чьё-то лицо в прицеле снайперской винтовки

что почерк мой тебе — я не пишу
лишь может быть зелёной тенью промелькну
на заднем фоне журналистской зарисовки
иль стану цифрой в ежедневной сводке
ты новости внимательней смотри

слышал у вас подорожал бензин
упала жизнь в цене подешевела дурь и водка
я не вернусь забудь меня не жди
что мне у вас во лжи?

я остаюсь
горы ноябрь
ноябрь надкушенный молочными зубами декабря
горы ноябрь война
земля живая и живые небеса

* * *

ты откроешь мне дверь
и накроешь на стол
ты застелешь постель
и начнёшь разговор

ты раскроешь мне душу
начнёт таять твой лёд
и глаза вдруг прольют
что рука не прольёт

я скажу про поход
про войну, про чужбину
как я рвался домой
как стреляли мне в спину

как держали в плену
как я был рядовой
как друзья мою смерть
накормили собой

будешь слушать ты молча
и не скажешь ни слова
всё прочту по глазам
мне не надо другого…

вот такие вот мысли
думал я до тех пор
пока кто-то не свистнул
и не щёлкнул затвор!

с небра падают чайки
как декабрьский снежок
ты на кухне в Москве
попиваешь чаёк

я застыну на миг
вот приснится же сон!
я опять на войне
я сошёл на перрон.

* * *

порою, невзначай, мерещится мне будто бы
пейзажи Брейгеля висят на стенах
разрушенных снарядами домов
и слышно еле-еле эхо голосов
тех сербов, что лет семь назад здесь полегли…

и амбразура сотворённая из книг
то прозой, то стихом
на ветерке тихонько шелестит…

прости меня, родная Сербия, прости
прости, что в той единственной атаке
меня контуженного вынесли свои
и в рукопашной не схватился я с хорватом
прости меня, пойми и осуди

я в неоплатном пред тобой долгу
и даже в тесном дружеском кругу
меня вдруг начинает так трясти
что закипает кровь и разум мой мутнеет
и захлебнувшись памятью, шалею…
но продолжаю всё бесцельно жить
в Москве, в убогой злой глуши…

* * *