Осколок империи

Первое. Выселено в военном порядке пять станиц. Недавнее восстание казаков дало подходящий повод и облегчило выселение, земля поступила в распоряжение чеченцев. Положение на Северном Кавказе можно считать несомненно устойчивым…

Из телеграммы И. В. Сталина В. И. Ленину от 30 октября 1920 г. // РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 112, д. 93, л. 35.

По вопросу аграрному признать необходимым возвращение горцам Северного Кавказа земель, отнятых у них великорусами, за счет кулацкой части казачьего населения и поручить СНК немедленно подготовить соответствующее постановление.

Из проекта постановления Политбюро ЦК РКП(б), принятого 14 октября 1920 г. // В. И. Ленин. ПСС, т. 41, с. 342

Новость. Была. Ошеломляющей. Ага, именно как дубиной по голове, защищенной шлемом! Вроде и цел, но в голове звенит и ничего толком не соображаешь, оказавшись фактически беззащитным перед всей злобой окружающего тебя мира.

Скоблин, известный генерал, командир корниловцев – и вдруг… завербован ОГПУ. Хотелось посчитать это простым враньем смертника, желанием того побольнее укусить напоследок. Увы и ах, но он не врал! Нет, совсем не врал. По глазам видно, по всему его поведению. Такой вот выдачей омерзительной правды он мстил мне напоследок. Понимал, сволочь, что я одиночка, что у меня сейчас нет возможности раскрыть сию воняющую информацию. А может, и не был уверен, но решил не отказывать себе в последнем удовольствии унизить своего убийцу. Все может быть, абсолютно любой из раскладов. Мне же остается лишь держать удар, не показав, как больно и обидно слышать подобное. А еще – записать к своим целям новый пункт – предупредить тех, кого до глубины души уважаю, что у них под боком притаилась очень опасная змея.

Как это сделать и когда? Боги ведают. Но все же первым делом – моя месть. Она совсем моя, от нее никак нельзя не то что отказаться, но даже отложить на время в сторону. Эгоистично? Да, бесспорно. Но таков уж я есть и меняться не особо собираюсь.

– Порадовал, чекист, очень порадовал, – киваю я Лабирскому в ответ на его перемешанное со взрывами хохота признание. – Что ж, генерал Миллер будет очень признателен за то, что ему выдадут предателя такого весомого калибра. Но коли уж сказал «а», то говори и «б». Наверняка есть и кто-то другой, пусть и в менее высоких чинах. Итак?

– Врешь! Нет у тебя ни выхода на Миллера, ни даже возможности покинуть СССР, – злобно оскалился пленник. – А сказать больше тебе ничего не скажу. Можешь меня тут запытать, но ничего не получишь. Я и это случайно узнал, по пьянке. РОВС – не мой участок работы. Все в иностранном отделе. Я тебе уже назвал Руциса. Да и любой другой в высоком звании может сказать. Но не я.

– Верю. Хотя и жаль. Что ж, придется столь же серьезно и вдумчиво побеседовать с другими, более осведомленными. Но сначала надо закончить с тобой.

Чекист задергался, пытаясь не то освободиться, пусть и понимая бесплодность попыток, не то просто трепыхаясь от ощущения неотвратимо надвигающейся смерти. Я же продолжал говорить, пользуясь возможностью выплеснуть в словах хотя бы часть того беспросветного мрака, что был вокруг меня вот уже много лет.

– Побывать на грани смерти и вернуться – не самое приятное. Нет, не так – это жутко. И дело не только в воспоминаниях, но и в постоянно приходящих снах. Они приходят, чекист, они постоянно приходят… Приходят именно ночью, когда закрываешь глаза и проваливаешься не то в глубины своего разума, не то во что-то иное. Они – это кошмары-воспоминания. И чаще всего одно, то самое, родом из февраля восемнадцатого. Тот самый день, когда я увидел тебя и всех твоих дружков. Как уже мертвых, так и пока живых. Снова и снова ночами я переживаю те моменты… Снова. И снова. И снова.

Ужас. Теперь именно ужас поселился в глазах Лабирского, в его душе. Искаженное лицо, стучащие зубы… Похоже, он сейчас принимал меня за полного психа. Странно, я ведь всего лишь говорю. Или это все те мерзости, учиненные им за долгие годы, напомнили о себе таким вот образом? Может, и так. А, плевать!