Оскомина, или Запись-ком ефрейтора Хлебонасущенского

— Спишь? Не товарищ полковник, а председатель правления. И без этого, без «господин». Не приживётся. И говорить ты со мной, мой заместитель по работе в поле, старший бригадир, бригадир первой бригады по совместительству, мужик Кобзон, можешь, не испрашивая у меня на то дозволения. Шапку только сними.

— Есть!

— «ПонЯл» или «ладно».

— Ладно… Требую, хочу себе прозвище — Кабзон. Через «а».

— Ладно, — согласился Франц Аскольдович. — Все слышали? Кто ещё предпочитает прозвище?

— Зовите меня Хромым, — попросил бывший ефрейтор и комотделения оруженосцев Клебанов, теперь старший разнорабочий, звеньевой, мужик. Он уронил на ногу бочку с солёными огурцами, от того прихрамывал.

— Меня — Хлебом, — предложил я. Фамилия моя Хлебонасущенский, с младости в детсаде, в школе и кулинарном техникуме Хлебом дразнили.

— Меня — Чонкой, пожалуйста, да, — попросил истопник Чон Ли.

— А меня — Тонной, попрошу, однако. Председателя колхозного правления давайте Председателем звать, с заглавной буквы «Пэ», однако. Заведующего колхозным хозяйством, бывшего нашего майора Кагановича — Когоном прозовём; Ко-Ган, звучит, однако. Кладовщика — Силычем, однако, — выступил из строя с поклонами председателю правления, завхозу и кладовщику разнорабочий Тонако. — Из почтения, мы японцы к именам начальников добавим подставку «сан». Председателя-сан, однако, Коган-сан, однако, Силыча-сан, однако.

— Похер, — вырвалось у Франца Аскольдовича.

— Пофиг, — согласился Лебедько.

— Похрон, — поправил обоих Каганович.

— Председатель так Председатель — спохватился Франц Аскольдович. — Ладно, хватит, — предупредил попытки и остальных в строю назваться прозвищем, — познакомимся в столовке за ужином, а сейчас искать и выкапывать грушу на Дальнее поле пойдём.

Строй смешался, распался, толпой поплелись, было, к проходу под «миской», но Председатель остановил:

— Стоять! На гражданке, какая не забывайте вынужденная и временная, останутся исключения: с подъёмом — утренняя поверка; с отбоем — вечерняя; в нужник — по очереди согласно списочному составу бригад и звеньев. В столовку и в поле ходить строем… Становись… Равняйсь… Смирно! Фельдшер Комиссаров, завхоз Коган, кладовщик Силыч, кашевар Хлеб, выйти из строя и по местам. Звеньевой Селезень, тебе на смену в караул — на вышку, и смотри в оба: парусник менялы первыми мы должны заметить. Остальным, напра-во! Мужик Кабзон, веди полеводов на работы, я на «капэ» останусь, табель учёта рабочего времени и журнал начисления трудодней завести.

— Слушаюсь.

— Как надо?

— Понял.

— ПонЯл.

— Ладно, понЯл… Шагом… Паа-шли… За-певай!

За ужином я подал в жбанках кисель, и мы перезнакомились. Все, кроме Комиссарова и Селезня, предложили себе прозвища. За столом бывшего комразведотделения так и называли, Селезень. Офицера медслужбы Комиссарова небёны и в лейтенантах называли прозвищем Дока, земляки кликали Дохой.

Разнорабочие одни по-прежнему обращались к Председателю на «вы», к имени приставляли «сан»: им дОлжно — они японцы.

Напились так, что из вагона-ресторана выползали, до спального барака добрались отнюдь не строем, а на вечерней поверке не все могли вспомнить и отозваться на своё прозвище.

Выкрикивая перед строем фамилии и имена, Кабзон переправлял их в журнале списочного состава взвода, теперь списка подушных членов колхоза, на прозвища. Когда очередь дошла до Комиссарова, Председатель, легонько поддав бригадира локтём в бок, потребовал:

— Выкрикни «Камса».

— Камса!

В строю молчали, а так как фамилия ротного врача называлась на поверке всегда последней, всем было понятно, кого кличут.

Фельдшер стоял не крайним в шеренге, где было положено, а в центре под ручки, пьяным в дым.

— Крикни «я», — разбудили его тумаками.

— Е-ее-йа, — не получилось у фельдшера.

Так и пошло — звали впредь Комиссарова не Докой и не Дохой, а Камсой. Председатель ему выбрал очень удачное прозвище: с фамилией созвучно, и в точку — медхалат его скоро завонял маринованной хамсой. В полку рассказывали, на Земле рыбаки потчевали этим вкусным солением и жаловались, что исчезает в промысле — не ловится хамса. То ли на корм крупным рыбам вся ушла, то ли мутировала. Франц Аскольдович дивился, определив, чем воняет от лейтенанта: откуда у берегов тихоокеанского острова рыбёшка хамса, в Атлантическом океане вроде водится. А после узнал, что Коган с Силычем, пока голый фельдшер в яме с тёртым топинамбуром взбивал надранку, укутывали его медхалатом квашню с брагой.

* * *