Оскорбление Бога. Всеобщая история богохульства от пророка Моисея до Шарли Эбдо

И действительно, на немецкоязычном книжном рынке существовал сравнительно небольшой, но тем не менее заметный сегмент эротико-порнографической литературы. Такой знаток, как герцог Карл Август Веймарский, согласно описи его «Bibliotheca Erotica» («Эротической библиотеки»), предпочитал классику во французском оригинале, например «Thérèse Philosophe» («Тереза-философ», 1748 г.) или «Histoire de Dom B***» («История дона Б***», 1741 г.). Однако в библиотеке также хранились немецкие оригиналы, такие как «Монах в своих похотях» («Der Mönch in seinen Lüsten») 1786 года[633]. Все три работы сочетают эротико-порнографические изображения с ярко выраженным антиклерикальным подтекстом. «Тереза-философ», например, начинается с коварства священника – с жестокого совращения юной ученицы ее наставником-иезуитом[634]. Похотливость духовенства открывает его двойные стандарты, поскольку, как носители христианских ценностей, клирики должны представлять понятие бестелесной любви.

Напротив, либертины XVIII века отдавали дань плотским удовольствиям и доводили освящение сексуальности до крайности своим «оптимизмом влечений», вплоть до языка, который был пронизан христианской терминологией: «На извращенном сакральном языке либертинаж проводит свое светское богослужение – как служение словами в салоне, как жертвенное служение в будуаре», как выразился один современный автор об эротическом либертинаже на словах и на деле[635]. Аббат Грекур прославлял сексуальную любовь как «наслаждение богов» (1763), при этом ему не нравилась та религия, которая стояла на пути к счастью человека, потому что лишала его чувственных удовольствий, – следовательно, он восхвалял Адама, Еву и змия, потому что благодаря грехопадению они подарили нам сладострастие[636]. Конечно, цензура – и во Франции, и в империи, и в других странах – стремилась бороться с такой безнравственностью. Однако богохульство, похоже, больше не было веским аргументом в этих случаях, каким бы решающим ни было это обвинение на заре становления непристойной литературы времен Теофиля де Вио или Клода ле Пти.

Оспоренное богохульство

Изменение формы в эпоху Просвещения

В 1717 году купец и мещанин Иоганн Георг Пильбергер был предан мечу за богохульство во Фрайштедте (Верхняя Австрия). Он был сильно пьян и яростно ругался после родов жены; оба ребенка умерли незадолго до этого. Он не только обвинил свою жену и акушерку в детоубийстве, но и, прежде всего, назвал Бога «настоящей канальей» за то, что тот позволил двум его детям умереть некрещеными и тем самым достаться дьяволу[637]. Наказание было суровым, но вряд ли необычным для того времени. Между 1703 и 1750 годами богохульство занимало значительное место в статистике публичных казней в столице Габсбургов Вене[638]. И Франция в то время также продолжала традицию публичных казней богохульников. Об этом свидетельствует, например, казнь Шарля Лербе, поставщика корма для скота, в 1724 году; он неоднократно поносил Бога и Деву Марию, и его цитировали, говоря: «Бог – окаянная собака, я бросил бы его в огонь, если бы мог его схватить»[639].

Эти примеры показывают, что в XVIII веке смертная казнь отнюдь не ушла в прошлое. Однако было бы преждевременно делать из этого вывод о непрерывности истории богохульства. Другие признаки свидетельствуют о том, что ругательства, проклятия и богохульства преследовались и наказывались с меньшим усердием. В реформатских швейцарских общинах Цюриха и Берна гонения значительно ослабли после 1690 года и практически прекратились после 1720 года. В католическом регионе – в Италии – инквизиция, похоже, в XVIII веке постепенно утратила интерес к судебному преследованию, хотя многочисленные случаи богохульства по-прежнему осуждались[640].

Когда речь заходит об установлении движущих сил потенциальных изменений, ссылка на Просвещение очевидна. В отношении богохульства, например, говорится, что его облик коренным образом изменился после того, как «теократическое уголовное право» было заменено «просвещенным уголовным правом», основанным на принципах рациональности и гуманности. При этом практика уголовного права удивительно быстро последовала за просвещенной теорией[641]. Это не совсем неверно: мышление и действия в отношении богохульства действительно изменились в эпоху Просвещения. Но, с одной стороны, это была не четкая цезура, а длительный процесс изменений, который продолжался с конца XVII до начала XIX века[642]. А с другой стороны, в долгосрочной перспективе эти изменения привели не к отрицанию, а скорее к изменению понимания богохульства, и этот процесс помогает объяснить его удивительно важную роль в настоящем.

Религия, разум и закон