Оскорбление нравственности

Коммандант кивнул. Он не понял ни слова из того, что сказал Мальпурго, но ему было приятно слушать столь умные речи. Ободренный этим молчаливым согласием, Мальпурго стал с энтузиазмом развивать свои идеи дальше.

— Например, строки «И несомненно, что добро родится как-то из воды и грязи» ясно указывают на стремление поэта ввести юнговскую концепцию камня и его первородства как первичной материи — prima materia, — никак в то же время не уводя внимания читателя от несерьезного, юмористического тона поэмы.

Они дошли до огромной сточной трубы, и Мальпурго помог комманданту перенести через нее его ведерко. Явная тревога, с какой он среагировал на первоначальное знакомство с коммандантом, уступила у него место нервной говорливости в ответ на дружелюбный интерес со стороны комманданта, пусть даже и не окрашенный пониманием.

— Несомненно, это мотив индивидуализации, — продолжал рассуждать Мальпурго, пока они поднимались по дорожке от реки к гостинице. — На это явно указывают такие образы и сравнения, как «райские личинки»,[33] «неувядающие мотыльки»,[34] а также строка «И никогда не умирающий червяк».

— Да, наверное, — согласился коммандант уже в вестибюле гостиницы, и они расстались. Ван Хеерден шел по коридору в свой номер «6 — Промывка кишок» в приподнятом настроении. Ему удалось провести послеобеденные часы действительно по-английски — за рыбной ловлей и интеллектуальной беседой. Начало отпуска оказалось удачным, в какой-то мере оно даже компенсировало разочарование, испытанное коммандантом при первом знакомстве с гостиницей. По этому случаю коммандант решил принять перед ужином ванну. Некоторое время он потратил в безуспешных поисках ванной комнаты, но в конце концов вернулся к себе в номер и умылся над раковиной, явно предназначенной — судя по ее внешнему виду — для этой самой цели и вряд ли использовавшейся для чего-либо другого. Как и предупреждал его старик, вода в кране, обозначенном: «Хол.», оказалась горячей. Коммандант попробовал другой кран, но вода и там была такой же горячей. Коммандант побрызгал на себя теплой водой из какой-то кишки, слишком толстой для того, чтобы ее можно было использовать для клизмы. Запах от воды, однако, шел весьма странный. Умывшись подобным образом, коммандант уселся на кровать и прочел главу из «Берри и компания», благо до ужина еще оставалось время. Но ему не удалось полностью сосредоточиться на чтении. Как бы он ни садился, ему все время было видно собственное размытое отражение в зеркале платяного шкафа, и это создавало ощущение, будто в комнате постоянно присутствует кто-то еще. Чтобы избавиться от этого принудительного самосозерцания, коммандант улегся на кровать и попробовал разобраться, что же именно втолковывал ему Мальпурго. Во время разговора он не понял ничего, сейчас ясности было еще меньше, однако у него в голове непрерывно крутилась строчка «И никогда не умирающий червяк». Он вспомнил, что червяка можно разрезать пополам, и каждая из половинок начнет жить самостоятельной жизнью. В это было трудно поверить: но вдруг, подумалось комманданту, если один конец червяка окажется смертельно болен, то другой сумеет как-то отсоединиться от первого, от его смерти и сможет жить дальше. Возможно, что-то подобное имеют в виду, когда употребляют слово «терминальный».[35] Он никогда не мог понять смысла этого слова. Надо будет спросить Мальпурго, сразу видно, что тот — человек образованный.

Но когда он спустился в «Насосную» на ужин, Мальпурго там не было. Единственными компаньонами комманданта оказались две пожилые леди, сидевшие в дальнем углу комнаты. Поскольку из-за журчания фонтана разобрать их перешептывание было совершенно невозможно, коммандант поужинал, можно считать, в тишине и теперь просто сидел, наблюдая за тем, как за Аардваркбергом темнело небо. Завтра он обязательно разыщет адрес Хиткоут-Килкуунов и даст им знать, что приехал.

В семидесяти милях от Веезена, в Пьембурге, вечер, не обещавший, казалось, никаких происшествий, ближе к полуночи стал неожиданно бурным. Начиная с половины двенадцатого, город с интервалами в несколько минут друг между другом потрясли двенадцать мощных взрывов. Тот факт, что все они произошли в стратегически важных местах, полностью подтверждал мнение лейтенанта Веркрампа о существовании в городе хорошо организованной и законспирированной сети подрывных элементов. После того как горизонт озарил взрыв последней из подложенных бомб, Пьембург еще глубже погрузился в тот мрак забвения, который, собственно, и придавал ему известность.[36] Теперь он лишился электричества, телефонной связи и радио. Благодаря рвению секретных агентов Веркрампа прекратились шоссейные и железнодорожные связи с внешним миром. И без того тонкие нити, соединявшие столицу с XX веком, оборвались полностью.