Ослепительные дрозды

Хозяин помещения обычно терялся в пестроте своего интерьера ибо и сам полностью ему соответствовал - круглые очки, длинные светлые волосы, бородка и усы, скрадывающие черты его лица, одежда и бижутерия, состоявшие из многочисленных цветных деталей и, порой. заменяющие друг друга - жилеточки, шейные платочки, браслеты, кольца на пальцах, мягкие, с вышивкой мокасины или раскрашенные кеды, широкие ковбойские пояса - пестрота костюма хозяина комнаты сливалась с анархистским цветовым беспорядком помещения и свежий человек, бывало, не сразу замечал Полянского, сидящего в кресле с трубкой в руке и, по обыкновению, почесывающего вьющуюся бородку.

"Нет, не буду ссориться, - подумал Огурцов. - Не стоит портить день".

Он благостно потянулся и хотел уже было поинтересоваться у хозяина, не сбегать ли ему за винцом. За счет Полянского, разумеется. Однако в следующую секунду снова, как и тогда, увидев, брошенную в открытое окно бутылку, испытал приступ настоящего ужаса.

Невероятно громкий, знакомый и очень грубый звук заставил Огурцова дернуться всем телом и проглотить начало фразы "А не усугубить ли нам, милый друг?...".

Саша любил иногда, подвыпив, выражаться вычурно и мило-старомодно. Вообще, кроме музыки "Секс Пистолз", пива и неразборчивого, с едва различимым налетом садомазохизма, секса он любил книги писателя Гончарова, фильм "Неоконченная пьеса для механического пианино" и тихие летние вечера на Карельском перешейке, когда не хотелось даже думать об алкоголе или чем-нибудь еще таком же паскудном и необязательным для простого человеческого счастья.

Огурцов мог поклясться, что в комнате, включая таинственный отсек "для спанья", кроме него и Полянского нет ни души.

И, тем не менее, совсем рядом Сашей кто-то громко блевал. Громко и чрезвычайно развязно. Так себя вести может позволить либо хозяин квартиры, либо какой-нибудь уж совсем потерявший ориентацию во времени, пространстве и социуме, обнаглевший и забывший честь, стыд и совесть гость-невежда.

Людей такого сорта в квартире Полянского не бывало и Огурцов это знал. Сам же Дюк, хоть и неприметно выглядел на фоне убранства комнаты, но, тем не менее, сидел напротив Огурцова и вовсе его не тошнило, не рвало с кашлем, ревом и ритуальными алкогольными завываниями, напротив - он ехидно улыбался, поблескивал стеклами круглых очков и спокойно почесывал бородку.

Огурцов быстро огляделся, даже заглянул себе за спину, но ни одной живой души в комнате не увидел. Но невидимка ревел, отрыгивал, кашлял, дышал в коротких промежутках между приступами рвоты совсем рядом и эта близость к неопознанному, невидимому гостю выводила Огурцова за грань понимания реального мира.

- Что это? - дрожащим голосом спросил Саша, не решаясь опуститься на стул. - Что это, Леша?

- Это? Котик мой. Там, за шкафом. Должно, заначку утаил. Пьет, видишь ли, сука такая... Котик. Ты не бойся, Огурец, не бойся. Он не страшный.

Глава 3.

В танкере и с кейсом.

А сколько захватывающего сулят

эксперименты в узко специальных областях!

В.Ерофеев. Москва-Петушки.

- Я буду в танкере и с кейсом.

- Чего?

Дюк кашлянул в телефонную трубку.

- Чего-чего? Я не понял. В каком танкере?

- Куртка такая, - после короткой паузы пояснил незнакомец, позвонивший Дюку и предложивший встретиться. - Куртка, - еще раз повторил он так, словно разговаривал с маленьким несмышленым ребенком. Или с клиническим идиотом. А кейс - это чемодан такой. Типа "дипломат". Ясно?

- Ясно, ясно, - ответил Дюк. - Значит, через полчаса?

- Да. На углу Чернышевского и Салтыкова- Щедрина.

.Алексей Полянский повесил трубку, поправил очки, которые вечно сползали с переносицы и норовили упасть на пол, если вовремя не схватить их и не водворить на место.

Чаще всего это случалось по утрам и, особенно, в те дни, когда Алексей Полянский по кличке "Дюк" находился в состоянии глубокого похмелья. Полянский иногда пытался найти этому феномену разумное объяснение, но, несмотря на все усилия мысли, не нашел и решил, что, видимо, просто так Богу угодно.

Конечно, человек недалекий, не утруждающий себя долгими раздумьями и пересчетами вариантов мог бы сказать, что лицо Алексея похмельным утром, к примеру, потеет больше обычного. Однако, потливость имела мало общего с тем, что чувствовал Алексей Полянский по пробуждении на следующий день после очередной хорошей вечеринки.

Он скорее был готов признать невероятную возможность того, что голова его с похмелья сжимается и становится, соответственно, меньше на один - два размера и именно из-за этого, а не в следствие банальной потливости сползают по утрам с переносицы его очки.

В самом деле - какая может идти речь о потливости, о банальном треморе или повышенном давлении, о типичных симптомах абстинентного синдрома, Полянский с похмелья низвергался в такие глубины о которых и помыслить не мог Данте, не говоря уже о каких-нибудь спелеологах.