Ослепительный цвет будущего

Теперь мы все вместе сидим в гостиной. Папа и я – в парчовых креслах, Уайпо и Уайгон – на деревянном диване, усыпанном подушками. Я изучаю их лица под ярким галогеновым светом. Бабушкины тонкие губы растянуты в неизменной улыбке, щеки – слегка рябые, нос – маленький и плоский. В мочках ушей простые золотые колечки, белоснежные волосы собраны в свободный пучок. Дедушка беспрестанно кивает во время разговора; у него по-солдатски короткие седые волосы, немного кривые зубы, на подбородке – россыпь веснушек.

Я пытаюсь найти в их лицах мамины черты. Сильно ли они изменились с тех пор, как она видела их в последний раз? Что стало причиной такой вражды между ними?

Разговоривают в основном папа и Уайпо. Я умудряюсь уловить некоторые слова. Самолет. Америка. Еда. Погода.

Как это все-таки странно: сидеть и вести вежливую беседу за чаем, несмотря на весь трагизм обстоятельств, собравших нас здесь.

Папа переводит мне сказанное – будто мы играем в сломанный телефон: это новый дом, они переехали сюда два года назад; дедушка не сказал ни слова с тех пор, как у него случился инсульт; последние несколько недель погода была терпимой, прохладнее, чем обычно, – спасибо океанскому тайфуну, с ним в город наконец пришли дожди. Сахарные яблоки и питайи в этом сезоне особенно хороши. И гуава тоже – Уайпо делает из них смузи.

Кого, черт возьми, интересует гуава, когда моя мать обернулась птицей? У меня сильно трясется коленка.

Папа кладет чемодан на бок и расстегивает молнию; содержимое поблескивает, словно драгоценности в сундуке с сокровищами. Он вытаскивает упаковки с конфетами: «Хершиз», «Годива», «Тутси роллс».

У Уайпо загораются глаза, но затем она качает головой.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Она говорит, что это слишком много, – объясняет папа. – Но я хотел привезти все ее самые любимые.

Эти слова жалят меня коричневым оксидом; в тело вонзается чувство несправедливости. Почему он знает, что любит моя бабушка, а я – нет?

Наконец наступает момент, когда нам нечего больше сказать. Воздух заполняет парализующая тишина. Никто не произносит ни слова. Никто не двигается – лишь Уайгон едва заметно кивает самому себе, посасывая конфету.

С каждой секундой мое тело напрягается все больше. Я волнуюсь так, что, кажется, сейчас взорвусь.

Уайпо тянется за пультом от телевизора, и тогда я в панике выкрикиваю на английском: «Подождите!» Тут же из памяти выныривают нужные слова: «Deng yixia».

Разве можно нам четверым просто сидеть и смотреть телевизор? Делать вид, что это обычный семейный вечер? На это я точно не рассчитывала.

Все в ожидании уставились на меня. Я поднимаю палец – понятия не имею, является ли этот жест универсальным, – и бегу в гостевую комнату. Коробка лежит у меня в сумке, аккуратно завернутая в джинсы. Я стягиваю с нее крышку.

Секунду я мешкаю – этого ли хочет моя мать? Но как я могу знать наверняка? Терять время нельзя. Если она здесь, я должна ее найти.

– Ли, – предупредительным тоном произносит отец, когда я возвращаюсь в гостиную с коробкой в руках.

Не обращая на него внимания, я встаю на колени между диваном и креслами и начинаю аккуратно извлекать содержимое. Уайпо что-то говорит; мелодия ее голоса вопросительным знаком повисает в воздухе. Папа не отвечает. Встретившись с ним взглядом, я вижу его нахмуренные брови и недовольно опущенный уголок губ. Он – против.

Что ж, мне все равно. Не для того я проделала весь этот путь, чтобы скрывать правду.

Я поворачиваюсь к бабушке и дедушке и указываю вниз, на свой набор. Письма аккуратной стопкой. Разложенные веером фотографии. Кулон-цикада – я наклоняю бархатный мешочек, и наружу струится цепочка.

Уайгон перестает кивать.

Бабушка опускается на колени рядом со мной и начинает перебирать пальцами серебряную цепочку, рассматривает фигурку цикады. «Baineng», – говорит она, и с ее губ срывается очередная вереница слов; слоги появляются один за другим, то гладкие, то узловатые, то холмики, то равнины.

Папа что-то медленно произносит в ответ, не отрывая глаз от пола. Услышав его слова, бабушка начинает трясти головой, а ее тело дребезжит, будто до предела натянутая струна.

– Что происходит? – Я скрещиваю на груди руки. – Скажи мне.

Папа наконец поднимает глаза.

– Откуда, ты говоришь, у тебя эта коробка?

Внутри меня, словно зажженная спичка, вспыхивает ярость. Огонь быстро распространяется по грудной клетке.

– Я тебе говорила. Мама прилетала в обличии птицы…

– Хватит. Ли, это уже перебор. – Его голос cловно раскаленная пружина.

Я встаю.

– Это правда. Я бы не стала лгать по поводу мамы.

Бабушка начинает раскачиваться взад-вперед.

– Переведи, что она сказала, – требую я.

Папа с шумом втягивает носом воздух и крепко сжимает веки.

– Ты не должна была получить эту коробку.

Я закатываю глаза.

– Что, черт возьми, это значит?

Забывшись, я перестаю следить за языком. Его лицо напрягается, но, поскольку сейчас есть проблемы важнее, он решает не комментировать мою грубость.

– Они не отправляли эту коробку. На ней нет никаких марок.