Ослиная Шура

– Нава, Нава! Это я виноват! – юноша завыл, как смертельно раненный зверь, упал на колени и ударил кулаками в землю. – Не покидай меня, Нава! Что мне делать, Нава?..

В кедраче снова зашумел ветер, подхватил беспомощный крик и унёс его на вершину сопки. Толмай поднял голову и увидел Алатырь-камень, но в этот раз прямо в середине белого гранита зияла огромная трещина, будто царь-Горыныч расколол камень надвое и уполз в Зазеркалье, унося с собой Иркуйем-богала и сибирскую красну девицу.

Тут только Толмай понял, что за Чернаву он отдал бы всё на свете, лишь бы девица была рядом, лишь бы слушать её наставления, лишь бы ещё хоть разок заглянуть в глаза девушки. Да только сделанного не воротишь: не смог он уберечь девицу от клыков дракона! Видимо, это было наказанием за болтовню Навы, за указ на Бел-горюч камень, через который можно проникнуть в Зазеркалье.

Глава 8

Шура долго вспоминала этот сон, пришедший единожды, но уже никогда не повторявшийся, как некоторые другие сны. Самое интересное, что этой сибирской красавицей Чернавкой была сама Шура! Почему этот сон опять возвратился к Шурочке и кто такой Толмай, несостоявшийся поклонник, девушке, вероятно, надо было угадать самой, потому что сон не оставлял её. Более того, она, порой не к месту, вспоминала запах Игримского болота, смешанный со свежим таёжным порывом ветра и жуткую вонь царь-Горыныча, промчавшегося по кустам мимо Толмая с оседлавшим его Иркуйем-богалом.

Ничего в этом мире не происходит просто так и этот сон, видимо, послан ей для определения судьбы своей, не зависящей от пространства и времени. Ведь вся прошлая жизнь была явным преддверием будущего, к которому она должна себя подготовить.

Встреча её с отцом Агафангелом не прошла даром: Шура стала захаживать в церковь, иногда бывала и на Валаамском подворье, которое находилось совсем недалеко от Белорусского вокзала. Как правило, после службы они беседовали с отцом Агафангелом иногда даже совсем не на церковные темы. А однажды монах дал девушке телефон своего учителя иконографии Павла Петровича. Узнав, по чьей рекомендации обращается Шурочка, художник без лишних расспросов назвал адрес мастерской, пригласил в гости.

Мастерская была недалеко от дома художников на Брянской улице, где до сих пор жила Шурочка, на углу Калошина переулка и Сивцева Вражека. Арбат – место любимое не только москвичами – жаль, маловато таких в первопрестольной, всё больше холдинги-молдинги-билдинги и всевозможные прочие заграничные заимствования.

Шурочка с раннего детства любила эту часть города самой чистой младенческой любовью. А вот сейчас… сейчас ей очень не нравилось, что куда ни глянь, вползает запад в российский быт гадом ползучим, мокрицею мерзостной. Что во все века масоны не смогли оружием добиться, то в одночасье за тридцать серебряников продал душу исторического города мэр вместе со своей «мерской» командой!

По всем районам Москва перестраивалась, перекраивалась и переделывалась, но москвичам всё равно жить было негде, потому как новые застройки продавались пришлым, помогающим превращать Москву в большой мировой базар Москвабад, где для русского человека или того же москвича просто нет места.

Но Шура искренне верила – не задавить никому и никогда матушку-Россию! Богородица не допустит. Ведь давно известно о покровительстве Божьей Матери. Она в своё время выгнала Наполеона из Москвы, заставила драпать немчуру до самого Берлина во время Второй Мировой. Неужели же сейчас москвичи заступления не получат? Об этом не хотелось даже думать, только пакостные мысли без приглашения сами вползали в пустую девичью голову, а незваный гость – хуже татарина.

Пустой голова была потому, что иногда дурацкие соображения возникали не к месту и не ко времени, только не желали исчезать вот так вот запросто. Татары после Куликовской битвы тоже не желали уходить запросто и мучили Русь ещё сто лет.

Шура шла от «Пушки» по Тверскому – решила прогуляться, благо, времени было предостаточно, и погода этому способствовала всеми фибрами. Лето красное – довольно холодное в этом году – решило блеснуть напоследок, ослепить игрой красок и образов, оставить по себе память нетленную. Листья то и дело срывались с бульварных клёнов и кидались под ноги одинокой девице, не спеша идущей к Никитским мимо Литинститута, МХАТа, Пушкинского. Только Чеховской библиотеки на углу уже давно не было: кому-то помешала. Вероятно всепроникающему и пронырливому западному капиталу. Ведь не просто так уже напрямую и довольно открыто выражаются западные идеологи, мол, Россия для Европы может служить только как кладовая сырьевых ресурсов.

Любовь к Бульварному кольцу тоже была частью характера, если не частью или осколком не совсем ещё разбитой души русской москвички. Здесь всегда можно было погулять просто так, и Шура частенько гуляла именно просто так, просто сама. Даже идиому «бульварная девица» она присвоила без стеснения, поскольку в её понятии это название являло собой нечто совсем другое, неземное, афористичное, но никак не общепринятое.