Ослиная Шура

– А всё, брат, потому, что не каждый из нас молитвенником может стать. Настоящим! Меня здесь игумен Силуан от смерти спас. Как-то после утренней молитвы я настолько почувствовал себя святым и открытым к Богу, что увидел прямо возле пещеры парящего в воздухе ангела, который молча поманил меня к себе. Ну, я и шагнул, потому что сам Божий ангел зовёт. А обрыв тут, если помнишь, не маленький и внизу только острые камни. В общем, успел игумен меня за подрясник ухватить. А потом я поклонился Ефимию, и он наказал возвратиться в монастырь. Я послушался. И гордыня стала оставлять меня. Не сразу, не просто так, но, даст Бог, сумею в себе эту нечисть побороть.

Вот и ты, спроси сначала у старца – что делать? – хуже не будет. А дар прозорливости позволяет избранным оказывать нам помощь. Но давай это всё до утра отложим.

Ночь в Карауле выдалась сложная. После вечерней молитвы за дверями кельи вдруг явственно раздался стук копыт, будто хороший рысак резвился на дороге. А какая тут дорога? После этих звуков на Павла вдруг свалился неописуемый ужас: захотелось кричать, отбиваться от кого-то невидимого или убежать, спрятаться, зарыться в землю. Очень нелегко удалось паломнику успокоить своё взбунтовавшееся сознанье. Но это тоже дало неожиданные результаты. Ему вдруг стали приходить на ум стихи. Павел, благо, что в кармане всегда был блокнот и авторучка, на ощупь записал что-то пришедшее в голову, надеясь утром разобрать. Только после этого ему удалось на какое-то время забыться.

Утро свалилось на Караул радостным, лёгким, очищающим от лап эфемерного сна. Казалось, всё, что привиделось ночью, лишь плод собственного воображения, подкреплённого предупреждением афонских монахов о проделках горных духов на обрыве у Святой горы.

Хотя какие уж тут проделки! Павел вспомнил, что ему приснилось в момент забытья, и по-собачьи встряхнул головой. Рядом оказался Корнелий. Заметив состояние паломника, он поинтересовался:

– Приснилось что? Или ночью гости приходили?

– Приходили, – сокрушённо кивнул Павел. – Сначала я прямо в темноте стихи записал, а потом…

– Стихами давно балуешься? – перебил Корнелий. – Пойми, это серьёзно. Я не просто из любопытства спрашиваю.

– Сколько себя помню, – простодушно признался Павел. – И писать картины тоже с раннего детства начал.

– Можешь прочитать, что написал? – подал голос Кукша, давно уже прислушивающийся к разговору. – Корнелий правду говорит, это серьёзно.

– Хорошо, – согласился Павел.

Он вытащил из кармана почерканный неровными закорючками листок, некоторое время разбирался в записях, что-то тут же исправлял, потом, авторитетно откашлявшись, принялся читать:

Не вспоминал тебя и не просил остаться
под зовом дня, под перекликом птиц.
Ведь это всё же лучше, может статься,
чем графика оплавленных глазниц.
Мильоны лиц.
Дорога до Афона.
И тихий удивительный покой.
Звон била и ступени Иверона.
И будто Богородица рукой
души коснулась…
Чувство благодати.
И перестал пустынным быть Афон,
и так хотелось поделиться, кстати,
с тобою, не слыхавшей этот звон.

– Заявка основательная, – заметил Корнелий.

– Ещё какая основательная, – согласился Кукша. – Стихотворение получилось. Кстати, название можешь дать, например, «На подступах к Хиландарю». Мы сегодня к вечеру как раз успеем добраться в этот монастырь. И теперь я, кажется, знаю, почему ты, ещё не состоявшийся художник, собрался стать отшельником, не получив на это благословения. У тебя в жизни когда-то случилось примерно так: любовь в куски, карета набок, а кони к звёздам унеслись?

– Было, – сознался Павел и неизвестно почему покраснел. – Причём, моя девушка не просто так меня бросила. Как у нас в Москве говорят «любовь-морковь». Вовсе нет. Она в аварию попала… Погибла… А сегодня ночью оказалась со мной на циновке и умоляла о несостоявшейся первой брачной ночи. Причём, это была точно она, потому что я даже запах её тела помню.

– Вот что, брат мой, – продолжил Кукша. – Сейчас, после утреней молитвы, подойди, поклонись старцу Ефимию. Он все наши мирские проблемы видит, как сквозь прозрачное стёклышко. Худо не будет, если ты ему всё сам расскажешь. И забудь, что старец ничего не слышит. Он все узнает, только не прячь души от него, не закрывайся…

Так и сделали.

Старец Ефимий долго и внимательно слушал исповедь паломника. Во всяком случае, тот был уверен, что старец каким-то образом слушает его и слышит! А в конце исповеди прозорливец протянул руку и иконе «Семи царственных мучеников», стоящую здесь же, и тихо произнёс:

– Вот где ты найдёшь своё послушание. Вот чему научишь ты будущих Богомазов…