Осман. Хей, Осман!

И в туркманском племени кайы думали так. Люди кайы бежали от монголов в земли Эрменийе. После, когда монгольские полководцы Джубе и Субудай пошли нападать на страну персов, кайы добрались в Малую Азию. Пасли, перегоняли свои стада между крепостями Эрзурум и Эрзинд-жан, пили воду реки Евфрат. После решили идти на хорошие пастбища, а то ведь уже долго бродили по земле бедной, плохой для скота. А надо было найти хорошие пастбища. Все хотели возвратиться в далёкую даль, туда, откуда бежали уже давно; туда, где раскинулись большие степи, и были там хорошие пастбища, а здесь уже сколько ходишь, а хороших пастбищ нет! Все хотели вернуться на родину, на далёкую родину, на самую первую родину… Может быть, там, в далёких степях травянистых, уже снова тишина, и нет воинственных монголов?..

Один из вождей кайы, Гёкалп, которого ещё звали Гюндюзали, а ещё — Сулейманом, повёл свой большой род. Решил идти мимо Халеба-Алеппо[66]. Подле крепости Джабер разлилась широко река Евфрат. Отыскали брод. Гёкалп повёл коня в поводу, затем поехал верхом. Вдруг копыта конские заскользили в этой вязкой земле речного дна. Всадник вдруг поднял правую руку… Конь заржал в тревоге… Но всадник молчал… Тотчас поскакали к нему лихие молодые — кони хорошие — на помощь… Но всё так скоро сделалось… Всадник вместе с конём его — одно — опрокинулись в воду жёлто-бурую и вот уже и ушли под воду… А кто бы знал, что здесь глубина и быстрое течение!.. Один молодой лихой, безбородый ещё по молодости своей, кинулся со своего коня в воду, вскрикнули многими голосами с берега… Юноша нырял несколько раз, но ничего не добился, не удалось спасти старого всадника. В промокшей одежде, переводя дыхание, подошёл широкими шагами удалец к своему коню и на мгновение одно прикрыл глаза рукою, согнутою в локте. Рукав мокрый тёмный облепил сильную руку… Начали переправляться…

Сункур Текин, старший сын погибшего, принял на себя водачество и уже распоряжался переправой. Второй сын, Гюн Догду, держался подле брата, соглашаясь с его старшинством. У них была одна мать и она была ещё в живых. Самый младший сын Гёкалпа, Тундар, подъехал к своему брату Эртугрулу, тому, который бросался в воду, и притронулся к луке седла Эртугрулова коня. Братья поехали рядом. Их мать умерла давно, когда они совсем были малы. Все в роду понимали, что единству настал конец, разойдутся пути четырёх братьев.

Добрались в долину Сюрмели у реки Пасин[67]. Здесь держали совет. Сункур Текин и Гюн Догду повели за собою многих… Важное, значимое случилось. Родичи, друзья уходили далеко, упорно; шли на прежние, давние пастбища, в далёкую даль, на старую, давнюю родину; туда, откуда ближе к обители Неба… И никогда более Эртугрул и Тундар не увидели своих братьев и многих родичей и друзей. И никто не слыхал о них. Никто не знал, что с ними сталось. Быть может, они добрались до степей праотческих, отыскали вольные места и снова поселились кочевьями вдоль стены длинной зубчатой[68], выстроенной искусными строителями Хань… А кем сделались их далёкие потомки, кто знает! Алтайцами, уйгурами, китайцами? Кто знает!..

С Эртугрулом и Тундаром остались четыре сотни «дымов» — семей. Тундар едва вышел из отроческого возраста. Прежде он знал твёрдо, что защитник его и Эртугрула — их отец. К старшим братьям они оба приглядывались исподтишка, настороженно. Не думали никогда, что отец покинет их так скоро. Не ждали. Когда упал Гёкалп в воду Евфрата, Эртугрул почуял скорый ужас; вдруг почудилось, что теперь, лишившись отца, и он погибнет, потому что привычный мир всех родичей ощерится враждою… И не думая уже и ни о чём, кинулся спасать отца…

А вдруг разрешилось всё до того легко! И Тундар вдруг понял, что теперь старший над ним — Эртугрул. Эртугрул ему теперь и брат и отец. Отец — это было хорошо, защитно, крепко. А вот брат… Брат — это было — опасность!.. Тот самый Эртугрул, который носил его на закорках и совал ему в руку, в грязную по-ребячьи щепоть вкусные катышки курута — твёрдого творога… Тот самый Эртугрул, который теперь взглядывал на него ободряюще, как старший — на младшего, и чуть выставлял вперёд жёсткий подбородок и мигом выпячивал губы и ободряюще смеялся чёрными глазами, щуря их в совершенные щели… Тот самый Эртугрул был — опасность. Сердце Тундара отчего-то вдруг прибаливало и обмирало. Предчувствие опасности было смутное, налетало внезапно, охватывало, но и забывалось легко…

Зимовали в Сюрмели[69]. А весной Эртугрул повёл своих всех в Малую Азию. Дошли в Энгюри[70], стояли у подножья Караджа-дага — Черной Горы, двинулись в Султанёню…[71]